Мудраку велели признаться в том, что он совершил акт повышенной
идеологической диверсии, и открыть, кто его на это толкнул, кто исполнил и
кто за этим стоит. Майор пытался объяснить, что ничего дурного не замышлял,
а, напротив, хотел послужить и на пенсии родимой власти. Он махал листочками
со своими проповедями, но приезжие грубо его оборвали и вторично потребовали
немедленно во всем сознаться.
Под окнами гудела толпа. Стягивались усиленные наряды милиции, в мегафон
начальственные чины обращались к собравшимся и велели расходиться. Но,
позабыв о страхе, люди стояли насмерть и в обиду чудоносца не давали.
- Иди и сделай что-нибудь! - приказали майору и выпихнули его на балкон.
Толпа замолкла и благоговейно взирала: сейчас должно было свершиться то
чудо, что бывает один раз в тысячелетие. Сотни пар глаз смотрели на него
снизу, но спиной Мудрак чувствовал, что на него направлены несколько
пистолетов.
И вдруг он услышал тихий голос:
- Перекрестись, чадо, и вороги твои сгинут.
Лицо майора вдруг исказила судорога.
- Ах, это ты, сучий ангел! - воскликнул он в ненависти.
И на глазах у изумленного люда несостоявшийся апостол схватил левой рукой
здоровенный тесак, которым кромсал капусту, поднял его над головой и со
всего маху рубанул по деснице.
Кисть отлетела, толпа ахнула и расступилась, а майор, потрясая искалеченной
рукой, злобно, обращаясь в никуда, крикнул:
- На, подавись своим чудом!
Всем сразу стало скучно. Люди вспомнили об обычных заботах и разошлись,
толкуя о фокусах, о филиппинских хилерах и о том, что никакой десницы и не
было. Хитроумный безбожник специально придумал всю эту историю, и последние
старушки, еще хранившие в душе надежду на возрождение храма, поплелись к
телевизорам.
Только Мудраку почудилось, что где-то недалеко тяжело вздохнул мужичонка в
помятом пиджачке. Вздохнул и отлетел".
Рассвело, и стало неуютно и зябко, как бывает осенним утром. Кричали птицы,
трава и кусты были подернуты мокрой паутиной. В такие утра хорошо идет в
сети рыба, а поселковые бабы наперегонки отправляются собирать рыжики и с
фонарем шарят под невысокими елками или идут гурьбой на болото за клюквой.
Илья Петрович и его докучливый собеседник стояли посреди Большого Мха, и
уродливая возвышалась в десяти шагах от них расщепленная сосна как
напоминание о недавнем происшествии.
- Если своим рассказом вы на меня намекали,- сказал Илья Петрович, зевнув,-
то разрушение памятников архитектуры я осуждаю и культурно-историческое
значение христианства на определенном этапе развития человечества при...
- А хотите я вам расскажу, как было на самом деле? - перебил его самозванец.
- Что именно?
- С девочкой. Вы увидели ее под деревом. Она лежала без сознания. Вы
подбежали к ней, расстегнули платье, стали делать искусственное дыхание -
все это вы умеете, я не сомневаюсь нисколько. Потом она задышала, но в себя
сразу не пришла. И тогда вы, директор, заслуженный учитель, коммунар, кто вы
там еще, не знаю, вы ее... Нет, не изнасиловали, но...
- Замолчите!
- Вы без женщины-то как живете, Илья Петрович? Природу перехитрить хотите?
Вы бы, чем романы ваши писать и против старцев козни строить, завели бы себе
какую-нибудь любовницу - толстую, глупую, которая от всех бы ваших бредней
вас излечила.
- Если вы не заткнетесь наконец, я вас застрелю! - схватился за ружье
побелевший от ярости директор.
- Я ведь там был, Илья Петрович,- тихо произнес его обидчик.- Вот тут, на
этом месте, где мы с вами сейчас беседуем, стоял. Видел, как вы девочку
нашли, как раздели ее, как глядели жадно, как поцеловали и долго после этого
платье не могли застегнуть. Сперва не хотели, а потом не получалось - руки у
вас дрожали. Или скажете, что не дрожали? Да так дрожали, что заболели вы от
расстройства нервов и столько переполоху своей болезнью наде-лали.
Илья Петрович обмяк, ружье у него опустилось, и он стал похож на ученика,
застигнутого во время постыдного поступка.
- Уезжайте отсюда. Ношу вы на себя непомерную взвалили, вот и маетесь. Не
получится из вас подвижника. Один раз греха избежали - другой не устоите. Вы
в Бога-то хотите верьте, хотите нет - это ваше дело. Только в лукавом не
сомневайтесь. Искушает он вас. Преподобный Аввакум, когда соблазняла его
женская нагота, персты в огонь вложил и держал так до тех пор, пока не
отпустила похоть. Но вам-то к чему со святыми равняться?
- Нет,- сказал директор, выпрямляясь.- Я лучше, как Аввакум,- в огонь.
- Вы что же это, серьезно?
- Да.
- А если серьезно, то скажу вам так.- Левая бровь самозванца дернулась,
облик его переменился, и от словоохотливого добродушного толстячка ничего не
осталось.- Уж бить змею, так бей поскорее до смерти. Сказано в писании: "Аще
рука твоя или нога твоя соблазняет тя, отсецы ю и верзи от себя, а аще око
твое соблазняет тя, изми е и верзи от себя". По сему и в прочем следует
поступать. Разумеете ли, что я говорю?
- Нет.
Самозванец наклонился к Илье Петровичу и шепотом прямо в ухо сказал ему:
- Что соблазняет, то и отсеки.
Директор поглядел на него в полной растерянности.
- Да-да, именно то, что вы подумали.
К его лицу опять вернулось прежнее насмешливое выражение, пришелец постучал
трубкой по стволу, вытряхнул табак и стал тщательно жевать смолу.
- Жалко мне вас. Замучают ведь здесь.
- Кто же это замучает?
- Этого добра на Руси всегда хватало. Боюсь, что масштабами поселка так
просто все не закончится. Во всяком случае, я предпочитаю отсюда
подобру-поздорову уехать.
"Ну и слава Богу",- подумал Илья Петрович, но мысль была вялая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70