нет в ней убийства и воровства, нет богатых и
бедных, счастливых и несчастливых - все одинаково равны перед Богом Исусом
своим.
И мнилось тогда Илье Петровичу, что-то было общее между ним и старцем
Вассианом: об одном и том же пеклись они, о душах людских,- как уберечь их
от зла и спасти, только старец-то, похоже, больше преуспел. И до озноба
хотелось директору Бухару увидеть, а главное, с самим Вассианом потолковать.
Поднимался он на холм и видел дымки над крышами, слышал, как колокол звонит,
и чудилось ему - пение молитвенное слышал. Но видел он и ограду скитскую,
видел послушание, нет там свободы, больно на лагерь все похоже. А только
кому она нужна, свобода эта,- свобода пить или не пить, убивать или не
убивать. Знает старец, как обуздать звериную человеческую натуру, как душу
спасти. Постиг Илья Петрович в долгих бессонных раздумьях, что своей волей и
разумом больше жить ему непотребно. Не в Бога он уверовал, но душа его
послушания возжаждала - самого темного и нелепого, но чтобы не ведать больше
сомнения, найти наставника и внимать тому беспрекословно. Скажет: в пропасть
прыгни - прыгнуть, руку себе отруби - отрубить. Сперва чудно казалось, как
это он, современный человек, вчера еще одному идолу поклонявшийся, теперь к
другому переметнется, а потом и с этой мыслью свыкся.
Есть же люди, которым судьбой предназначено служить, а выбирать дано лишь
самого могущественного господина, и если слово темного старца сильнее всех
телевизоров и спутников оказалось, значит, этому слову и пойдет служить Илья
Петрович.
Он шел по той самой дорожке, по которой однажды с лопатой пробирался к
старому кладбищу, и теперь, прежде чем к скиту подойти, приблизился к
Евстольевой могилке, где горела неугасимая лампада. Что-то шевельнулось в
его душе, захотелось встать на колени и помолиться, пока никто не видит. Он
знал, что это его духовное поражение, что в этот миг сжигал и предавал он
все, чему поклонялся, а новой веры так и не обрел, но ослаб Илья Петрович и
нуждался в духовной поддержке, какую не могли ему дать ни охота, ни журнал
"Огонек".
Директор перешел по лавам через Пустую и постучался в скитские ворота,
откуда в самом начале педагогической деятельности с позором и угрозами его
изгнали. Ему отворил келарь. Он был, наверное, в два раза ниже директора
ростом, но директор этого превосходства не ощутил: стоявший в воротах
угрюмый эконом казался похожим на перевозчика душ Харона.
- Чего тебе? - спросил он, ощупывая директора маленькими острыми глазками.
- Мне бы Вассиана повидать,- сказал Илья Петрович робко.
- На что он тебе?
- Нужно очень поговорить.
- Некогда старцу с тобой празднословить.
- В скиту я хочу жить! - бухнул Илья Петрович отчаянно, только бы не
закрывалась эта дверь.
- Обожди.
Ворота захлопнулись, и директор остался под мокрым снегом. Он стоял так
больше часа, терпеливо ждал и знал, что его намеренно унижают и торжествуют
свою победу те, с кем он так безрассудно и упорно когда-то воевал. Но он все
равно стоял и ждал и был готов стоять целую вечность, только бы пустили его
туда, где он будет избавлен от тяжкой обязанности самому думать и решать.
Воротца распахнулись, и келарь произнес:
- Велено тебе передать, что принять тебя покуда не могут.
- А когда же? - растерянно спросил Илья Петрович, и сделалось ему еще
страшнее, чем в тот день, когда Маша сказала, что в Ленинград уезжает.
- Когда приведешь в скит отроковицу,- молвил Харон.- И запомни: она должна
быть чиста.
Высоко в небе зажглись огни - сперва показалось, что всполохи, но,
приглядевшись, увидел распадающийся след ракеты, и, хоть знал, что ракета -
творение рук человеческих, стало Илье Петровичу жутковато и подумалось
совсем некстати: неправедное это дело - человеку на небо лезть.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТЕМНЫЕ ЛЮДИ
Глава I. Проклятый дом
В Ленинграде в дальней части Грибоедовского канала стоял ничем не
примечательный четырехэтажный доходный дом с колодцем-двором. Был он
построен незадолго до Крымской кампании, и населяли его многосемейные
чиновники, отставные артиллерийские офицеры, студенты, неудавшиеся
литераторы и барышни-курсистки; в нем устраивались первые коммуны, и
начитавшиеся прогрессивных романов молодые люди пытались изменить
человеческую природу путем искоренения пагубной страсти к наживе и частной
собственности. Помнил дом освобождения крестьян и убийство благословенного
государя Александра Николаевича, помнил последние спокойные и безмятежные
десятилетия дряхлой империи, когда, казалось, ничто не сможет поколебать ее
величия и только кучка убогих заговорщиков вынашивала сумасбродные планы.
Дом и окрестность были всегда убранными и чистыми - дворники его холили и
лелеяли, громадные, бородатые, с медными бляхами, трезвые или пьяные, они
прилежно выполняли свою работу. Они любили порядок и потому терпеть не могли
студентов и революционеров, и докладывали о всех подозрительных жильцах
полицейскому приставу, спасая тем самым империю от преждевременного развала.
Но империя и своих полицейских, и доносчиков-дворников презирала. Она жила
беспечно, как будто ей была отведена еще тысяча лет, а между тем под сонной
поверхностью величаво несомой воды, под сенью ее успехов, тысяч километров
железных дорог, мостов через сибирские реки и полумирового владычества
таилась своя причудливая и напряженная жизнь, быть может, лучше всех
покушений и революционной пропаганды свидетельствующая о непрочности
государственного фундамента.
То была тайная жизнь темных, как их именовали на Руси, людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70