– Чем вы все это время занимались, Джонни? – спрашивала она, положив руку ему на колено и глядя ему в глаза, и его охватывало отвращение к тому, что он с собой делает, к той жизни, которую он ведет. Отвращение к тому, как бессмысленно проходят дни – все утро он валяется в постели, потом делает вид, будто собирается заняться делами с приказчиком, потом сидит один в столовой перед бутылкой виски, потом этот дом при воротах и отвратительное нелепое свидание с Кейт. Возвращение в замок и снова бутылка виски. Он оглядел гостиную в Ист-Гроув. Там все дышало добротой и уютом – огонь в камине за начищенной до блеска решеткой. Ковер мягкого зеленого тона, ситцевая обивка на мебели, с узором из яблок. На столе стоит ваза с цветами, другая ваза – на каминной полке. На коленях у Кэтрин какое-то шитье, ведь она в скором времени ожидает ребенка, однако она откладывает работу, заметив, что гостю не интересно любоваться на такие чисто женские предметы.
– Мне хотелось бы, Джонни, – сказала она, – чтобы вы оставили на время Клонмиэр и поселились у нас. Я была бы вам очень рада, и когда Генри нет дома, что, увы, случается слишком часто, вы составляли бы мне компанию. Я что-то слишком редко вижу моего крестника.
– Я бы очень этого желал, – ответил он. – Больше всего на свете.
– Так за чем же дело стало?
– Нет, – он упрямо покачал головой, – людям, которые счастливы вдвоем, совсем не нужен третий, он непременно нарушит гармонию.
– Не говорите пустяков, Джонни, – сказала она. – Мы были бы еще счастливее, если бы знали, что вам у нас хорошо. Вам, должно быть, одиноко в этом огромном доме, и хотя я сейчас никуда не выхожу и вообще мало двигаюсь, мы могли бы вместе читать, я играла бы вам, а Генри, вернувшись вечером домой, был бы рад вашему обществу.
Как было бы прекрасно, подумал Джонни, день за днем сидеть здесь рядом с Кэтрин, в тишине и покое ее дома. Просто сидеть и смотреть на ее руки, сложенные вот так, как сейчас. Слушать ее спокойный голос и иногда ловить ласковый взгляд, обращенный к нему поверх книги, которую она читает.
Когда после чая Томас убрал со стола, Кэтрин подошла к фортепиано и стала наигрывать тихую мелодию. Она казалась такой далекой, такой отрешенной от мира, когда сидела вот так перед фортепиано, задумчиво глядя в окно. Интересно, о чем она думает, гадал Джонни. Где витают ее мысли? Дает ли она Генри тот покой, который испытывает в ее присутствии он, Джонни? Он закрыл глаза и, слушая, как она играет, пытался представить себе, что это его дом, его гостиная, что это его жена сидит и играет на фортепиано, а кончив играть, подойдет к нему, наклонится, прикоснется рукой к его волосам и спросит, понравилось ли ему то, что она играла. В это время дверь отворилась, и в комнату вошел Генри, сияя довольной улыбкой.
– Здравствуй, старина, какой сюрприз! – сказал он, и Джонни поднялся с места, гость в доме брата – глупые мечты разлетелись в прах.
Кэтрин закрыла крышку инструмента и сразу же подошла к мужу. Он поцеловал ее и продолжал разговаривать с Джонни, обнимая жену за талию.
– Как ты ее находишь? – спросил он с гордостью и, не дожидаясь ответа, стал говорить о том, как у него прошел день, рассказав смешную историю, случившуюся во время делового завтрака, на котором он вынужден был присутствовать, и где один из членов муниципалитета произнес бестактную речь.
– Ты, конечно, все уладил и пригласил обиженных к обеду?
– Ничего подобного я не сделал, – возразил Генри, – мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее кончилось, и я получил бы возможность вернуться домой к жене.
Он снова наклонился и поцеловал ее, а она посмотрела на мужа. Этот ее взгляд, выражение ее лица отозвались острой болью в сердце Джонни.
Она его любит, подумал он, он сделал ее счастливой, и, одеваясь к обеду, слушая, как они разговаривают в соседней комнате, он вдруг вспомнил всех женщин – он никогда их не любил, – которые доставляли ему минутное наслаждение и ничего больше. Какая печальная вереница жалких никчемных созданий, и наконец – Кейт Донован в этой грязной кухне в доме привратника. Боже мой, устало думал он, если бы только все сложилось иначе, если бы я не поступил в этот полк, не прошел бы через эту проклятую бессмысленную войну, а оставался бы дома, встретил бы Кэтрин и попросил бы ее мне помочь. Возможно, она вышла бы замуж за меня и рожала бы детей мне, а не Генри и смотрела бы на меня так же, как десять минут назад она смотрела на Генри.
На его туалетном столике стоял цветок в горшке – Кэтрин, должно быть, поставила его туда, прежде чем он пошел наверх переодеваться, – около кровати лежала книга, в камине горел огонь – знаки ее внимания, ее заботы, и вообще все в этой комнате было аккуратно и уютно, так непохоже на его мрачную спальню в Клонмиэре. Он представил себе, как в соседней комнате Кэтрин сидит перед зеркалом, расчесывает волосы, а потом туда входит Генри, застегивая запонку на воротничке – интимность между ними естественная вещь, всякий раз делающая их ближе друг к другу. Ему этого никогда не доведется испытать, этой общности мужа и жены, их совместной жизни. А он? В его воспоминаниях все так серо, безрадостно и тоскливо.
Обедали в Ист-Гроув в семь часов. На полированном столе стояли зажженные свечи. Подавать на стол Томасу помогала молоденькая горничная. Сидя за столом рядом с Кэтрин, Джонни сравнивал их образ жизни со своим собственным: вот он сидит, развалясь, на стуле; перед ним скатерть, зачастую покрытая пятнами, и на ней – полуостывшая еда; разбранив прислугу до того, что все они бледнеют от страха, Джонни решает вообще ничего не есть и протягивает руку к графину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165