В зале стояла странная тишина. Вместо привычной шумной болтовни слышались приглушенные беседы, неодобрительный шепоток, временами возмущенное покашливание.
Они высидели первый акт моцартовской «Волшебной флейты». Однако никакого волшебства в тот вечер Фоска не почувствовала. Она вообще вряд ли слышала музыку и даже не смотрела на сцену, сидя с опущенными долу глазами. Когда действие закончилось и зрители поднялись с мест, чтобы пообщаться в антракте друг с другом, Раф вскочил на ноги и прогремел своим зычным голосом на весь зал:
– Вы не что иное, как ханжи-аристократы! Здесь нет ни одной женщины, которая обладала хотя бы десятой долей мужества донны Фоски!
Фоска похолодела.
– Раф, не надо, прошу вас! – Она схватила его за руку и попыталась усадить в кресло.
Раф оттолкнул ее.
– Вы занимаетесь любовью в темных переулках и публичных домах, – продолжал возмущаться он. – Но да поможет небо тому, кто заявляет о своей любви открыто!
Фоска застонала и прикрыла лицо руками. «Я не могу выносить это, – думала она, – я умру от стыда».
Зрители злобно ворчали. Зал напоминал огромное гнездо шипящих змей.
Потом кто-то воскликнул:
– Убийца! Бери свою шлюху и убирайся отсюда! Нам вы здесь не нужны! Вы оба!
К выкрику присоединилось еще несколько возмущенных голосов. Раф молча стоял, выслушивая обвинения в убийстве и предательстве.
Он и Фоска досидели до середины второго акта.
– Пойдем, – сказал он и, взяв ее за руку, вывел из театра и посадил в ожидавшую их гондолу, самую нарядную из лодок Лоредана, конфискованную для личных нужд Рафа.
– Мне очень жаль, Фоска, я этого не ожидал.
– Я ожидала, – возразила она. – Хотя и не думала, что это будет так ужасно. Я потрясена.
– Лицемерные ублюдки, – кипел от негодования Раф. – Я не понимал… до меня не доходило, что, заняв под штаб ваш дворец, я поставлю вас в такое положение. Будь они прокляты!
– Это не важно, – сказала Фоска устало. – Ведь, понимаете, они знают о нас все. Как они, должно быть, смеялись, когда вы захватили наш дом… да еще вместе с хозяйкой. А потом вы приговорили Лоредана к смертной казни. Убрали со своего пути. Какая досада! Странно, но раньше в Венеции никто и никогда не воспринимал всерьез супружество – ни мужья, ни жены, ни любовники. И вдруг их привела в ярость публичная демонстрация адюльтера.
– Такие настроения долго не продержатся, – не очень убежденно сказал он. – Они все забудут. Они примут вас.
– Нет, никогда. Я их знаю. Для них не имеет значения, что у большинства уже не осталось и цехина. Для них не важно, что уже нет «Золотой книги». Но в их сознании навсегда сохранилось одно – дворяне. И что я предала Лоредана и их.
– Но вы же никого не предавали! – бушевал Раф. – Это дело моих рук!
– Они так не считают, – заметила Фоска хладнокровно. – Я не виню вас, Раф. Я полагала, что сумею иметь и мужа, и любовника. Но мне все-таки не следовало видеться с вами вновь. Это было ошибкой… Но я не могла удержаться… Я люблю вас… Что ж, теперь я должна расплачиваться.
Этой ночью он любил ее нежно и неторопливо, но ему казалось, что он обнимает призрак. Раф уговаривал себя, что время залечит раны, что она оправится от горя, вызванного смертью Лоредана, что между ними установятся лучшие отношения. Но он чувствовал, что теряет ее, и это его пугало.
В дневное время Раф был весь погружен в работу по организации своего правительства. Вместо Синьории были созданы многочисленные комитеты – общественной безопасности, коммунальной службы, религиозных вопросов, каналов, торговли. Все, чем до сих пор неуклюже, но действенно заправляла знать, теперь поручили рядовой общественности. Члены комитетов отбирались среди трудящихся и буржуазии. Это были врачи, юристы, лавочники, гондольеры.
Как и предсказывала донна Розальба, горожан призывали обращаться друг к другу «гражданин» и «гражданка». В гетто главного раввина стали называть «гражданин раввин». Наступило равенство без масок, которые были запрещены.
Раф рекомендовал евреям выезжать из своих тесных конур и расселяться по всему городу. Новое правительство отменило положение об отлучении от еврейской общины, поскольку евреев больше не наказывали за неподчинение венецианским законам.
Однажды в субботу – за несколько дней до назначенной казни Лоредана – Раф посетил религиозные службы в трех синагогах. Относящиеся к нему с подозрением евреи, все еще не решавшиеся нарушать старые правила об отлучении, сперва сторонились его, не уверенные в том, какой власти он лоялен. В полдень он приказал снять ворота гетто и сжечь их.
Это было внушительное зрелище. Костер развели в самом центре Нового гетто. Это был менее скученный и не столь огнеопасный район, как Старое гетто, где воспитывался Раф. Французские солдаты разрубили ворота на щепки и побросали их в пламя. Когда огонь несколько утих, Раф поднялся на ступени синагоги и обратился к толпе.
– Слушайте меня все! – воскликнул он. – Меня знают как человека, долгие годы борющегося за свободу евреев и всех остальных людей. Сегодня на мне форма французского солдата. Но под ней я по-прежнему венецианец и в душе – еврей.
Раздались одобрительные возгласы.
– Сегодня наступил новый век, братья мои! – продолжил он. – Век религиозной терпимости и свободы. Век братства всех людей. Для вас нет запретных областей деятельности. Вы имеете право молиться там, где пожелаете. И тому богу, которому хотите. Вы обладаете правом избирать представителей в новое правительство, выбирать людей, которые станут говорить от вашего имени. Вы можете свободно ходить по улицам Венеции в любое время, не опасаясь, что вас арестуют или бросят за решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141