Его тело, вызывавшее жалость своей худобой, было в царапинах. Потемневшая от синяков кожа плотно обтягивала выступавшие твердые мускулы, несмотря ни на что не утратившие своей мощи. Ее внутреннее зрение скользило по их выразительному рисунку от широких плеч к тонкой талии, к…
Она опустила большую, покрытую коркой пригоревшего жира сковороду в воду и с ожесточением начала скрести ее. Потом сняла с очага кипящую воду, вылила ее в таз и погрузила в нее руки. Слишком горячо. Слишком больно. Хорошо!
Вода успокаивала. Боль воспоминаний утихала.
Жиль поднялся наверх проверить папа, оставив сестру возиться с одеялами и подушками. Мари-Лор смотрела на свою постель долго, казалось, до бесконечности долго, наконец, отвернувшись, стала выбирать одежду, которую намеревалась надеть на следующий день. Она рассматривала сложенные в сундуке вещи и еще дольше искала голубую ленту для волос. Поиски пары чулок, не нуждавшихся в штопке, представляли трудную задачу. Ее дырявые передники и косынки имели жалкий вид.
Но наконец ей не оставалось ничего другого, кроме как повернуться — очень, очень медленно — и снова посмотреть на него.
Всходившая луна бросала неровный свет на его руки и скулы. Ей хотелось дотронуться до него, но она боялась, боялась разбудить его и боялась того, что он пробудил в ней. Поэтому девушка просто пристально смотрела на его лицо, как будто школьный учитель дал ей задание запомнить все до мельчайших подробностей. Она размышляла, насколько ей нравится его орлиный нос, узкий и изящный, с раздувающимися ноздрями. Удивлялась, что не заметила маленький шрам на его верхней губе. Разглядывала так называемый вдовий треугольник на его высоком лбу и бесстрастно, словно сводами какого-то собора, восхищалась изящным изгибом его бровей.
Его черные волосы веером рассыпались по подушке. То есть рассыпались бы, если были бы чистыми. Если бы их вымыли и расчесали, они бы блестели и переливались отраженным счетом радуги, как черный шелковый веер. Она представила, как моет его волосы, осторожно сушит их льняным полотенцем и расчесывает, пока они не начинают потрескивать от электрических искр. Она бы накрутила прядь его волос на руку, как моток черных шелковых ниток для вышивания.
У Мари-Лор перехватило дыхание. У нее вырвался стон, и ее тело содрогнулось, а лицо запылало, ноги ослабели и задрожали. Она бросилась вон из комнаты к Жилю и папа…
Вода в тазу была холодной и сальной. Пора вылить ее и заменить горячей из очага. Пора забыть о нем и о той наивной, впечатлительной девушке… Неужели это было всего лишь несколько месяцев назад? Всего лишь одна поездка в ночном дилижансе отделяет ее от того времени?
Не важно! Она похожа на ту девушку не больше, чем на героиню романа, который ей тогда нравилось читать. В другой жизни. Когда у нее были книги для чтения… До того как он задул свечу и все изменилось.
Глава 2
Камердинер бросил забрызганные чаем шелковые чулки на спинку стула, поверх одежды, которую надевал виконт в этот день. Взглянув в зеркало, отражавшее все, что происходило за его спиной, виконт заметил мечтательную улыбку на собственном лице.
Конечно, он улыбался. «Кто бы не улыбнулся, — подумал он, — после сегодняшней встречи в библиотеке?» Перед его глазами возник ее образ: раскрасневшаяся и трепещущая, одни веснушки, яркие волосы и круглые маленькие груди, напоминающие айву.
Удивительно! Как случилось, что она подает чай в замке его отца?
Машинально виконт сунул ноги в панталоны, которые, стоя на коленях, держал перед ним камердинер. Как человек, которого всю жизнь мыли и одевали другие, он послушно и рассеянно поднял руки и наклонил голову, позволяя надеть на себя тонкую батистовую рубашку с замысловатыми складками на плечах.
Но вдруг покачал головой. Нет, не этот розовый жилет, расшитый золотом. Лучше темно-красный бархатный — немного солиднее.
— Зачеши мне волосы назад и заплети их, Батист. Не надо кудрей.
Последние несколько месяцев его содержала (он ненавидел это слово, но вынужден был признать его точность) женщина, которой нравилось видеть его одетым, как обезьяна шарманщика. У него не было никакого выбора: она платила за его одежду. Когда он появился в ее загородном доме, на нем были только те самые окровавленные лохмотья контрабандиста.
Однако иногда она позволяла ему одеваться так, как нравилось ему самому: в более простую одежду темных тонов — по американской моде. В Америке мужчины носили удобные простые вещи, там он научился ценить их стиль и манеры, которые почти стирали различия между государственным деятелем и торговцем. Конечно, одно дело восхищаться стилем и другое — следовать ему. Он мог, когда его оскорбляли или угрожали, по-прежнему поднять брови и скривить губы, как это делали наилучшие (или наихудшие) представители его класса. Олицетворяя, как он знал, развращенного, паразитирующего французского аристократа. Такого как барон Рок.
Поэтому виконт едва ли мог, хотя и упрекал себя за это, позволить себе чувствовать превосходство над своей благодетельницей мадам де Рамбуто. Она служила связующим звеном между ним и его семьей во время его пребывания за границей. Это она написала ему, что он должен вернуться во Францию, если хочет еще раз увидеть своего отца. Обмениваясь письмами, они составили план его возвращения. Он должен был найти способ пробраться через границу, а она прислать за ним карету в Монпелье.
Пока заживала его нога, а его семья улаживала вопрос о законности его приезда, она с удовольствием заботилась о нем. Состояние его здоровья и рваная одежда возбуждали ее, давая повод для теперь уже безопасного бунта против ее покойного обжоры мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97