Когда Матвей вернулся со двора, гости уже поднялись. Кузьмин, расчесывая бороду перед зеркалом, спросил Соколовского:
– Ну, как погуляли, Федор Ильич?
Соколовский, не отвечая на его вопрос прямо, обратился к младшему Кузьмину по-французски:
– Tres bien. Malheureusement, les jours hiver sont trop courts. Переведите это отцу, Алеша.
Бледный подросток неуверенно перевел:
– Очень хорошо. Жаль, что дни зимой слишком коротки.
– Это по-каковски, Федор Ильич? – спросил Матвей.
– Французы так говорят, – ответил Соколовский.
– Французы! – пренебрежительно махнул рукой Захар. – Помню, дед рассказывал, как в двенадцатом году воевал с ними. Мерзли они у нас в России, как воробьи на морозе. Нет, дюжей наших русских никого на свете не сыщешь.
– А ты бы помолчал, старик, не твоего ума это дело, – вмешалась Агафья. „Кто его знает, может, он из энтих самых хранцузов!“ – думала она, считая, что своими словами Захар может обидеть Федора Ильича.
Но Захар не обратил внимания на слова жены и продолжал расспрашивать:
– А петь по-ихнему умеешь, Федор Ильич?
– Кое-что умею.
– Споешь?
Студент усмехнулся.
– Можно.
Захар обрадовался.
– Эй, старуха, Фишка, идите слушать!
Соколовский, продолжая улыбаться, негромко, но приподнято запел „Марсельезу“:
Allons? enfants de la patrie…
Пропев два куплета, он остановился и спросил:
– Ну, как?
Захар покачал головой.
– Нет, наши лучше поют.
– У всякого народа свои песни, отец, – возразил Матвей. – А по-моему, неплохая песня. Жаль, слов не понимаю.
– Нет, нет, Матюшка, русский народ сроду песнями славился, – горячо сказал Захар. – Куда им до нас!

4

Ночью Кузьмин, Соколовский, дед Фишка и Матвей отправились на охоту.
За пасекой охотники разделились. Соколовский пошел с Матвеем, Кузьмин – с дедом Фишкой. Матвей хорошо знал тайгу во всей окрестности и привел Соколовского прямо к тетеревиному току. Они наломали сучьев и замаскировались в десяти шагах друг от друга.
Перед рассветом стали слетаться косачи. Соколовского сразу же охватило нетерпение. Ему хотелось стрелять, но Матвей чего-то выжидал.
Когда косачей слетелось столько, что снег почернел под ними и самцы, фыркая, щелкая, хлопая крыльями, вступили в схватку, Матвей сказал:
– Ну, теперь, Федор Ильич, не зевай.
Раздался выстрел, другой. Птицы большим клубком поднялись в воздух, но тотчас же опустились. Две птицы остались на снегу. Третья взмыла высоко и вскоре упала около ног Матвея.
Соколовский всматривался в предрассветный сумрак и ничего не видел. Он решил стрелять наугад, но, выпалив несколько раз из своей двустволки, понял, что стреляет мимо: после его выстрелов ни одной птицы на снегу не оставалось.
Скоро охота окончилась. Косачи разлетелись еще задолго до рассвета.
Собирая убитых птиц, Соколовский с грустью сказал:
– Я, наверное, ни одного не убил. Чертовски трудное это дело.
Матвею очень хотелось, чтобы гость почувствовал радость охотничьей удачи, и он принялся убеждать Соколовского:
– Нет, Федор Ильич, в этой стороне все ваши. Я сюда не стрелял.
Соколовский знал, что все это не так, но слова Матвея ему были приятны.
На пасеку они принесли девять косачей.
Охота Кузьмина и деда Фишки оказалась менее удачной. Они убили по три птицы.
Дед Фишка, как всегда при неудачной охоте, проклинал свои мохнатые брови. Старику казалось, что они мешают ему стрелять без промаху, и он сердито дергал их, приговаривая:
– Лезут аж в самый глаз, язвы холерские! Сколько из-за этого пороху зря попалил.
В тот же день Матвей и Соколовский пошли в пихтачи охотиться на рябчиков. Едва они поднялись на косогор, как спугнули два табунка. Рябчики стайками разлетелись в разные стороны.
Матвей распорядился:
– Вы, Федор Ильич, стреляйте этот табунок, а я погоняюсь за теми. Потом сойдемся.
Матвей побежал по пихтачу. Скоро послышались его выстрелы, он палил беспрестанно.
Соколовский подкрался к своему табунку и выстрелил. Один рябчик упал, остальные вспорхнули и улетели. Он подобрал убитого рябчика и пошел отыскивать табунок, перелетевший на другое место.
Нашел скоро, подкрался и убил еще одного рябчика. Но после этого пробродил зря. Рябчики забились куда-то в чащу, и отыскать их было невозможно.
Вскоре послышался голос Матвея. Соколовский отозвался.
– Ну как, Федор Ильич? – спросил Матвей, пролезая сквозь густую пихтовую чащу.
– Убил двух. А вы сколько?
– Двадцать два.
– Непостижимо! – удивился Соколовский. – Как это вам удалось?
– Просто. Рябчика знать надо, – проговорил Матвей, снимая шапку и ладонью вытирая пот со лба, – меня дядя Фишка этому научил. Он на рябчика большой мастер. От него ни один рябчик не уйдет. Весь табунок закружит и перебьет на трех лесинах.
Охота умаяла Кузьмина. Он спал почти до обеда, а пообедав, после нескольких рюмок коньяку и двух ковшей хмельной медовой браги, снова завалился в кровать и поднялся уже в сумерках. К отъезду все было готово: птица сложена в мешок, туески с медом прочно закупорены, свежеиспеченная провизия на дорогу собрана в корзину.
Дед Фишка, окончательно убедившись, что тайна Юксинской тайги золотопромышленнику неизвестна, не мог скрыть своей радости. С шутками и прибаутками он помогал гостям собираться, суетился вокруг Кузьмина, Алеши и „губернера“. На прощанье старик преподнес всех рябчиков и косачей, своих и Матвея, неудачливым охотникам.
– Да ты что, Финоген Данилыч, клад сегодня нашел? – пошутил Кузьмин. – Или рад гостей поскорее спровадить?
Дед Фишка обиженно всплеснул руками.
– Что ты, Никита Федотыч! Неделю живи – рад буду.
Но на уме у старика было другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30