– В армии было у кого поучиться. Мне такие таланты встречались – высотой с Монблан. Не виделся я с ними последние годы и вроде даже перспективу терять начал, в повседневной тине увяз.
– А раньше-то? – настаивал Игорь. – Как же все-таки генералы горловы фронтами и армиями командовать начали?
– Ох и пристал! – вздохнул Прохор Севастьянович, наполняя стопку. – Ну, за всех знакомых наших, за всех близких!
Выпил, закусил и сразу потянулся за папиросой.
– Я тебе вот что скажу: в тридцать пятом году на Киевских маневрах мы показали такое, о чем в западных странах еще и не думали. Массовое применение парашютных десантов, массированный удар танков! По общему мнению, наша армия была самой сильной. Наших военачальников в Германию приглашали, они немецкому генералитету лекции читали…
– А потом что же?
– Потом всякое было, – невесело усмехнулся Порошин. – Срок короткий, но кадры у нас основательно изменились. К началу войны почти все в нашем высшем комсоставе были выходцами из Первой Конной/ А то, что некоторые генералы еле-еле фамилию свою писать научились, на это внимания не обращали. Ты про маршала Кулика слышал? Он в военном искусстве разбирался не лучше, чем кукушка в разведении крупного рогатого скота. Доверили ему всей артиллерией Красной Армии руководить, он и наруководил! До его прихода у нас начали упор на противотанковую артиллерию делать. А Кулик отменил. Что это, дескать, за пшикалки? Давай гаубицы крупных калибров, как в гражданскую!.. Вот и остались мы против немецких танков с одними бутылками, пришлось промышленность перестраивать. Маршала Кулика разжаловали в генерал-майоры. Но те, которые чуть поумней да похитрей, до сих пор держатся. О них-то и написал Корнейчук. И о том, что растут новые военачальники, у которых талант, которым Советская власть образование дала. Генерал Рокоссовский видишь как выдвинулся? Фронтом командует. Или возьми Ватутина Николая Федоровича. С виду прост, а ум замечательный. Сам знаю, под его началом служил. Ему тоже фронт дали. В них я верю, они у немецких генералов умом сражение выиграют, а наши солдаты – в бою победят.
– Вот это да! – произнес Игорь. – С виду пьеса как пьеса, а за ней целая эпоха скрывается…
– Многое за ней стоит, – согласился Порошин. – Это я тебе для будущего, как историку, рассказываю. Таково мое мнение. Но это не для разговора с бойцами.
– Да вы что, дураком меня считаете? – обиделся Игорь.
– Нет, просто предупреждаю. Знаешь, как у Шекспира: держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль – от действий… Эти мысли еще крепко обдумывать надо.
– Понимаю, Прохор Севастьянович, у меня ведь тоже голова есть.
– Она у тебя пока вихрастая, – засмеялся генерал. – Ты ее береги, после войны такие головы очень нужны будут. – И продолжал без видимой связи с предыдущим, следуя каким-то своим мыслям: – Рокоссовский теперь под Сталинградом… Лучшие кадры туда собирает.
– Чуйков, который в самом Сталинграде, он тоже из боевых генералов? –спросил Игорь.
– Да, ему знаний и опыта не занимать, – кивнул Прохор Севастьянович. – И начальник штаба у него такой, что обыщешься – не найдешь. Генерал-майор Крылов, который Одессу и Севастополь оборонял. У Крылова опыт уличных боев богатейший. Его рука там основательно чувствуется…
Зазвонил полевой телефон. Порошин снял трубку:
– Да? Вернулся? Нет, не сплю. Давай, жду.
Игорь догадался, что Прохор Севастьянович говорит с комиссаром. Хотел уйти, но генерал задержал его – втроем веселей.
Комиссар пришел тотчас, сбросил у порога мокрую плащ-палатку. Щеки его раскраснелись от холода, он принес с собой запах осенней сырости. Лицо было недовольное и вроде даже обиженное. Скользнул взглядом по Игорю, сказал равнодушно: «А, Булгаков», – и сразу потянулся за стопкой, погреться. На вопросительный взгляд генерала ответил хмуро:
– В Сталинграде скверно. Последние метры держим.
– За этим тебя вызывали?
– Нет. С Указом Верховного Совета знакомили. Можешь радоваться, Прохор Севастьянович, с завтрашнего дня не комиссар я, а твой заместитель по политической части.
– Ты что, провинился, что ли?
– Не знаю, кто провинился, но институт комиссаров в Красной Армии упраздняется. Вводится полное единоначалие. Ты командир, ты и распоряжайся один.
– И отвечай тоже один?
– Само собой разумеется.
– В общем-то это хорошая новость, комиссар. Освобождают нас от опеки, от утряски и согласования.
– Я и говорю – радуйся.
– Во всяком случае, огорчаться не буду, – спокойно произнес Порошин, будто не заметив иронии; – Мы только сейчас с Булгаковым говорили, что люди у нас выросли, научились. А самолюбие, комиссар, это дело второстепенное. Ты что, за унижение сочтешь подчиняться мне? Не беспокойся, злоупотреблять не буду.
– Не век же, Прохор Севастьянович, с тобой служить. – Комиссар посмотрел на Игоря и добавил, поморщившись: – Ну, не в этом дело. Указ принят, и значит, он правильный. Только очень уж неожиданно, без подготовки. Армия, можно сказать, на грани стоит, за Волгой для нас земли нет, и такая ломка.
– Значит, назрело, – сказал Порошин.
Игорь неловко чувствовал себя при разговоре начальников. Попросил разрешения уйти. В тамбуре сержант сунул ему сверток, пробормотал сердито:
– Возьми на завтрак. Готовишь для них, стараешься, а они одни огурцы едят. Жаркое перегрелось давно…
Машина ожидала Булгакова в овражке, в километре от командного пункта. Игорь пошел полем, натыкаясь в темноте на кусты. Мелкий холодный дождь освежил лицо. За Доном взлетали тусклые оранжевые шары ракет.
Игорь думал о разговоре с Порошиным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135