Да и врагов уже не было видно. Те, кто уцелел, бежали в поле, к дальнему лесу. Туда, отсекая им путь, пошли через переезд два бронеавтомобиля.
Работа была закончена. Бесстужев вывел людей на окраину поселка, к перекрестку грунтовой и железной дорог. Бойцы начали окапываться фронтом на восток, чтобы закрыть путь тем колоннам, которые шли сзади, стремясь вырваться из мешка. За домами замаскировались танки.
– Ну, ты возглавляй здесь, – сказал Юрий командиру танкистов. – Я пойду приятелей поищу, – усмехнулся он.
Пленных сгоняли в длинный и низкий сарай возле разрушенного вокзала. Бесстужев велел им выстроиться около задней стены. Скомандовал через переводчика.
– Солдатам и офицерам двадцать четвертого танкового корпуса – три шага вперед!
Из пестрой толпы разномастных шинелей и полушубков отделились полтора десятка фигур.
– Кто служил в четвертой танковой дивизии – шаг вперед!
На этот раз выполнили команду только трое.
– Сейчас будет проверка! – пригрозил переводчик, однако никто больше не вышел.
Перед Бесстужевым – высокий унтер в очках, в изодранной русской шапке, с опорками на ногах. На вопросы переводчика он отвечал быстро и заискивающе. На фронт прибыл из Франции летом сорок второго года. Специалист по аккумуляторам, в русских не стрелял.
Двое других были совсем молоды, лет по восемнадцать, смотрели испуганно и злобно. У одного на грязных щеках остались полоски от слез. Бесстужев подумал, поморщившись, что этот вояка час назад ревел белугой и звал маму. На фронт их привезли минувшим летом, они даже не слышали, что есть в Белоруссии такой город – Столбцы.
Эти остроносые сопляки были противны Юрию, но той страшной ненависти, которая заставляла его раньше стрелять в упор, испытывая мстительное удовлетворение, – такой ненависти он не ощущал. Все это были другие немцы. А может, чувство мести притупилось сегодня: столько набили фрицев, что смерть еще двоих ничего не прибавит. Не стоит руки марать.
– Что с ними делать, товарищ капитан? – спросил переводчик.
– Скажи, что им повезло, – презрительно процедил Бесстужев. – И нечего им здесь курорт устраивать. Гоните всех на рельсы. Пускай своих зарывают. Поезду пройти негде, а у наших саперов и без того забот много.

* * *

С огнем и дымом вырывается из кратера поток лавы, ползет по склону вулкана, сжигая все на пути, ускоряя движение, расширяясь, захватывая новые участки. И нет никакой возможности остановить его. Он расплавит, испепелит любую преграду.
Как огненная лава, ширилось и разрасталось наступление Юго-Западного и Воронежского фронтов, раздвигая свои границы, втягивая в сражение армии соседнего Брянского фронта.
Пехота продолжала добивать остатки, пятнадцати вражеских дивизий, попавших в окружение, а севернее, в районе Касторной, образовался уже новый «котел», в который угодило с десяток немецких соединений. Подвижные войска, танки и кавалерия, ушли вперед, к рекам Осколу и Тиму. А в штабах планировали развивать наступление еще дальше, на Харьков и Курск.
Раскаленный вал войны разрушал и сжигал то, что создано было природой и человеком, оставляя за собой великое множество могильных холмов. Хорошо, если успевали товарищи погибших поставить над могилами дощатые конусы с жестяными звездочками, хорошо, если знали они, какие фамилии написать на табличке. Новые смерти заслонили боль вчерашних потерь: стирались в памяти имена, забывались места, где зарыли павших – и знакомых, и совсем неизвестных. Так велика, так обширна и мучительна была эта война, что забывались не только люди, но и бесконечные бои. Даже целые операции, отнявшие десятки тысяч жизней, тускнели на фоне других, более броских событий, не оставляя в памяти заметных следов.
Внимание людей было приковано к Сталинграду, где задыхались в железных тисках двадцать две немецкие дивизии. Все ждали, когда развяжется этот кровавый узел. А в том же морозном январе 43-го года западнее Воронежа легли костьми сразу двадцать шесть немецких, венгерских и итальянских дивизий, и пленных там было взято больше, чем под Сталинградом.
Острогожско-Россошанская, Воронежско-Касторненская операции: очень уж прозаические, труднозапоминаемые названия носили они. Промелькнули в газетах эти названия два-три раза, а потом больше не упоминались. Только уцелевшие в этих сражениях ветераны долго еще говорили о них. Ведь не шутка – разгромить такую махину, не имея превосходства над ней. А все потому, что воевали с умом, толково, по широкому замыслу.
Прохор Севастьянович подумывал, что если ему доведется когда-нибудь преподавать в Академии, он будет приводить эти операции в пример слушателям как образец быстроты, решительности, гибкости руководства. А то, что в газетах мало писалось о боях западнее Воронежа и что не курился вокруг них фимиам, – это Порошина не волновало.
Сталинград стал своего рода фетишем. Ну и правильно. Там остановили противника, там впервые окружили врага. Пусть и слава витает над тем местом. Людям трудно радоваться успехам вообще в каких-то незнакомых районах, в заурядных городах, которых не упомнишь и не перечислишь. Успех должен воплотиться в конкретной форме. Сталинград особенно подходит для этого. История у него революционная, защитники отличились, имя он носит громкое!

* * *

Деревушка была пустяковая, полтора десятка изб в одну улицу. Но стояла она на возвышенности, вокруг чистое поле, и никакой обходной дороги вблизи. Немцы вцепились в нее, прикрывая отступление. Засели в погребах, в снежной траншее с ледяным бруствером, укрыли за срубами несколько танков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135