Вон каких высот достиг, чего ему еще надо?! А оказался в окружении – и перешел к немцам, начал служить им верой и правдой. Значит, понял, на чьей стороне сила.
Эмигрантам что – если прижмут красные, они смотают удочки, и делу конец. С них спрос невелик. А Власов хоть и генерал, а положение у него такое же, как у других господ офицеров. Вот за него и надо держаться в будущем. Худо-бедно, все-таки русская армия, со своим русским командующим…
Все ждали, что Власов выступит, провозгласит тост. Но вместо него речь произнес некто Иванов, бывший царский офицер, а теперь «особый руководитель» армии, вроде бы ее политический комиссар.
Говорил он резкими короткими фразами: фюрер принял важное и благородное решение. Москву будут брать сами русские. Да, мы сами. Русская освободительная армия. Мы установим в древней столице свой порядок. Это очень большое доверие. Армия его оправдает; Как только закончится формирование, фюрер выделит армии участок фронта против большевиков… За нашу армию, за Москву, за победу!
Пашка вместе со всеми рявкнул «ура», опрокинул в рот стакан, взялся было обсасывать гусиную шейку и только тут сообразил: радоваться-то нечему! Немцы самую тяжелую работенку хотят подсунуть. Сами обожглись под Москвой и не лезут больше: там у красных главные силы, оттуда живым не выберешься…
«Это дело треба обмозговать», – решил Пашка.
Еще в Добендорфе беседовал с ним немецкий офицер, предлагал отправить на Украину. Немцам нужны надежные люди среди бандеровцев. Но Пашка сказал тогда, что у него только фамилия украинская. А мать русская, и отец всю жизнь прожил возле Москвы и под Тулой. Украинскую мову он чуть-чуть разумеет, но говорить почти не может… Зря отказался, послали бы куда-нибудь во Львов, там спокойно. Впрочем, прощупать почву не поздно и теперь. Можно записаться на прием к графу Санину, попросить: хочу, мол, на ридну батькивщину… Ну, с этим успеется, а пока надо пожрать да повеселиться!
Высокие гости отправились продолжать пьянку на квартире в узком кругу, с привезенными из Орши девицами. После их ухода в клубном зале сразу сделалось шумнее и веселее. На сцене кто-то плясал, кто-то пел под гитару. Кто-то побежал искать девок для танцев. Офицерские мундиры перемешались со штатскими костюмами.
Ракохруст перебрался поближе к сцене, захватил недопитую бутылку коньяка и банку сардин. Уселся рядом с пожилым красноносым господином в крахмальной сорочке с галстуком-бабочкой. Господин пил зверски, рюмку за рюмкой, но не хмелел, только еще сильнее краснели у него хрящеватые уши и бесформенный нос. Он оказался советником «особого руководителя» армии Иванова. Тоже из царских офицеров и тоже белоэмигрант. Жил в Берлине, занимался коммерцией, но теперь решил внести свою лепту… Пашку он называл «сударем» и, грозя пальцем, говорил незлобиво:
– Знаю, знаю я вас! Насквозь всех вижу, сударь мой! Всех вас большевики жидовским духом пропитали. Ты, сударь, разве о России помышляешь? Да ни в какой малости. Ты, когда к немцам переходил, о чем думал? О шкуре своей думал, вот и весь сказ и вся твоя идея. Верно я говорю? – торжествовал старичок.
– Ну, верно, – кивнул Пашка и добавил осторожно (черт его знает, что это за фрукт, может, гестаповец!): – Сперва так было. А потом подучили меня, глаза открыли. Теперь понимать начал.
– Ничего ты не понял, сударь мой, – посмеивался старик, поправляя бабочку. – И понять ты еще не можешь. Над всеми над вами, над молодежью, большевики операцию сделали. Незаметно, потихонечку, год за годом, высушили у каждого кусочек мозга, а в пустое место своего напихали. Кто из вас о России-матушке, о могучей России, единой и неделимой, печется? Да никто, сударь, никто! В кормушку для интернационала превратили бедную страну нашу, – в голосе старика прозвучали слезы. – Ты что, не веришь мне? – резко повернулся он к Ракохрусту. И продолжал, не давая Пашке ответить: – Видишь, сударь, как тебя оболванили?! Закрытые у тебя еще глаза-то, закрытые! Ты приоткрой, подумай!
– Чего мне думать? – начал сердиться Пашка. – Я, что ли, такую власть устанавливал? Я сам от нее сбежал. Плевать мне и на нее, и на все остальное!
– Плевать? Допустим! – горячился старик. – Тебе плевать, другому плевать, третьему плевать! Изнавозили Россию, а кто чистить будет? Немцы за вас чистить будут? Или я? А ты в стороне постоишь, сударь? Не выйдет! – сунул он кукиш под нос Ракохруста.
– Да чего ты ко мне прилип?! – отвел его руку Пашка. – Вон лезь на трибуну и митингуй. Только зря все это. Как немцы скажут, так и будет.
– Не-е-ет, сударь, нет! Это большевики кремлевские о России не думают. А мы думаем! – понизил он голос и завертел головой, оглядываясь. – Фюрер знаешь нам какую армию разрешил? Два миллиона разрешил!.. Мы ее соберем, вооружим, научим… Сядем в Москве, годок-другой подождем, а там свое слово скажем. Немцы в этой войне ослабли. А им еще и большевиков добивать, и с англосаксами воевать. Откуда силу возьмут? А у нас армия в два миллиона, да еще полиция будет, да еще ополчение… Вся Русь у нас за спиной! Вот тогда наша очередь, наш праздник! Будет у нас Россия единая и неделимая!
Пашка даже побледнел, услышав такое. Уж не провокатор ли? Уж не испытывает ли его? Что делать теперь? Донести в гестапо? Старик в штатском, а может, у него погоны полковничьи? Ему поверят, Ракохрусту нет! Донесешь, а он потом в порошок сотрет!
Старичок, выговорившись, устало откинулся на спинку стула и вдруг уснул в один миг, раскрыв рот со вставленными зубами. Пашка сперва подумал, что тот притворяется. Пошевелил, потолкал в бок – никакого впечатления. Поднял, понес его на сцену, уложил на протертый скрипучий диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135