И хотя Джесси-Энн предупреждала, что глаза ребенка с возрастом обычно меняются, по правде говоря, с Джоном этого так и не произошло. Даже бабушка, Рашель Ройл, и та смягчилась, попав под обаяние по-матерински широкой, хотя и беззубой улыбки внука. А Маркус прилетел из Принстона, держа в руках целую охапку желтых роз, предназначенных Джесси-Энн, и здоровенного шестифутового плюшевого мишку в подарок своему новорожденному братцу.
– Какой он маленький! – сказал он, осторожно потрогав ручку малыша.
– Не бойся, – усмехнулась в ответ Джесси-Энн, – он не кусается. По крайней мере, пока.
Когда тем же вечером Харрисон снова появился у нее, он принес с собой плоскую, обтянутую темно-желтой замшей шкатулку.
– Я знаю, что тебе никогда ничего не нужно и что ты – девочка, которой чрезвычайно трудно угодить с подарком, – сказал он, открывая шкатулку. – Но голубой цвет – это цвет твоих глаз… и глаз твоего сына тоже.
Когда он надел ей на шею ожерелье из сапфиров и бриллиантов и показал изысканные, дополняющие гарнитур серьги, у нее от волнения перехватило дыхание. Уязвленная холодным отношением к ней со стороны Рашели Ройл и прекрасно отдавая себе отчет в том, что практически весь остальной мир считал, что она вышла замуж за Харрисона наверняка из-за денег, Джесси-Энн твердо стояла на своем, не разрешая ему вообще что-либо ей покупать.
– Я, конечно, носила такие вещи, когда работала моделью, но у меня и в мыслях не было, чтобы купить себе что-нибудь подобное! – воскликнула она, поворачивая голову из стороны в сторону так, чтобы большие, продолговатой формы сапфиры, окруженные бриллиантами, вспыхивали на свету искорками. – Но, Харрисон, я вообще-то не могу их принять.
– Нет, ты их возьмешь, – твердо возразил он, – это тебе подарок в честь рождения нашего сына. И я вот еще о чем подумал: тебе непременно нужно будет купить новое платье под стать камням. Так что через несколько недель, как только ты будешь в состоянии выдержать такую нагрузку, мы с тобой могли бы слетать в Париж и выбрать там несколько подходящих тебе вещей.
Месяцы беременности не были для Джесси-Энн легкими, хотя с медицинской точки зрения протекала она нормально, без каких-либо существенных отклонений как для нее самой, так и для малыша. Просто ее почти все время тошнило, и поэтому она не могла толком есть, и одно тянуло за собой другое. Она могла бы с полным правом сказать, что Харрисон беспокоился о ней (быть может, даже больше, чем делал в обычных обстоятельствах – и все из-за Мишель), но теперь все волнения были позади. Она возвращалась в свое всегдашнее состояние постоянного голода, счастья и готовности ко всему.
В Париж, однако, они так и не выбрались, поскольку она ни на минуту не могла оставить малыша. Вот домой она все-таки вырвалась, чтобы познакомить свою семью и друзей с Харрисоном и Джоном.
Скотт и Мэри Паркер однажды уже приезжали к ним в Нью-Йорк, как раз в то время, когда Джесси-Энн узнала, что беременна, и, удрученная своими ежеутренними недомоганиями, она никому на свете не была так рада, как им.
У Джесси-Энн всегда были близкие отношения с отцом – даже ближе, чем с мамой, которую целиком поглощала забота о трех подрастающих мальчишках. И они с отцом как-то всегда были настроены на одну волну; даже внешне они были похожи (он был светловолосым и голубоглазым гигантом), и думали они одинаково, и подчас она даже знала наперед, что он сейчас скажет. Каждый раз, когда в раннем детстве отец сажал ее себе на широкие и такие надежные плечи, он ласково называл свою дочь «моя маленькая девочка», а потом, когда она стала подростком и начала расти как на дрожжах, он, подтрунивая над ней, говорил «моя большая девочка». Когда Джесси-Энн позвонила им с Эльютеры, дабы сообщить, что она вышла замуж, вот уж кто нисколько не огорчился по поводу утраченной радости поиска и покупки длинного белого подвенечного платья для своей единственной дочери и связанных с этим хлопот – ее мать. Наоборот, она очень обрадовалась тому, что та «наконец нашла человека, который бы о ней позаботился», и что она счастлива. А вот отец ей тогда сказал:
– Знаешь, Джесси-Энн, я почему-то всегда себе представлял, что сам отведу тебя к венцу, – она уловила в его голосе дрожь от переполняющих его эмоций, и из ее глаз ручьем полились слезы.
Приезд ее родителей в Нью-Йорк не стал, как она ожидала, счастливым событием в ее жизни, хотя она хорошо отдохнула, позволив матери заботиться о себе. Только мама знала, как и что нужно сделать, чтобы ее дочери было хорошо, и ей не было необходимости просить ее сделать теплое питье или положить на разрывающуюся от боли голову смоченное холодной водой полотенце. По понятным причинам Джесси-Энн не могла ни сводить родителей в ресторан, ни даже показать город, а ведь для них это был всего второй приезд в Нью-Йорк за всю жизнь. Харрисон предоставил в их распоряжение лимузин с шофером, купил билеты в театр, сделал необходимые распоряжения и заказы к торжественному семейному обеду – в общем, вел себя по отношению к ним, как примерный зять, и она надеялась, что им это понравится, хотя и подозревала, что громадная квартира с ее бесценной обстановкой и многочисленные произведения искусства несколько подавляли их… А Рашель Ройл и пальцем не пошевелила, чтобы выказать им хотя бы некоторое гостеприимство.
Отец на протяжении всего долгого обеда держался прекрасно, обсуждая с Харрисоном вина и рассказывая ему о своих любимых сортах, на протяжении многих лет покупаемых им к Рождеству, и она знала, что Харрисон потом послал ему ящик, в котором было по бутылке каждой из перечисленных им марок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152