– Мне не случалось говорить вам о том, что я рад, что вы никогда не одеваетесь в серое? – спросил он, протягивая ей бокал из резного хрусталя, полный его лучшего шерри. – Голубые и лиловые тона ваших платьев наполняют мой дом радостью.
Он кивнул, соглашаясь с самим собой.
– Да, да. Вы наполняете радостью мою жизнь, Лилли.
– Благодарю вас, сэр. Мне всегда нравились смелые цвета, даже когда я была еще ребенком. Мы жили в Коннемейре, сэр. – Лилли улыбнулась. – Возможно, именно поэтому я люблю яркие цвета. Ландшафт там унылый и однообразный, на всем словно серый налет серебра от туч и туманной дымки.
– И никогда не светит солнце? – удивленно спросил профессор.
Лилли рассмеялась, и он про себя подумал, что никогда не слышал в своем огромном старом доме более приятного звука.
– О, разумеется, солнце иногда выглядывает, сэр. Бывают дни, когда небо становится таким же ярким, как мое голубое платье, и море тогда отливает бирюзой. Мы ездили верхом на пони вдоль самой воды, и нам всегда хотелось, чтобы такой день не кончался.
Она помолчала, потом продолжила:
– Но все изменилось.
Лилли подошла к открытому окну и смотрела на сад, а он стоял рядом и слушал ее рассказ об ее младшей сестре Сил, учившейся в школе в Париже.
– Сил! – воскликнул Адамс. – Какие очаровательные имена выбрала ваша мать для своих детей!
Лилли не отрывала глаз от бокала с шерри.
– Моя мать умерла, сэр, – проговорила она.
– О, да, да, конечно… Теперь я вспоминаю. Вы говорили мне, что потеряли семью во время кораблекрушения. Они все утонули, да? Простите меня, Лилли, с моей стороны было бестактно напоминать вам об этом.
– Вовсе нет, сэр.
Она встала и, чуть повысив голос, сказала:
– Я думаю, что обед уже готов, господин Адамс. Благодарю вас за шерри. С вашей стороны было так мило пригласить меня.
Он откинул голову и рассмеялся. И, помолчав, сказал:
– За всю долгую жизнь никто никогда не называл Джона Адамса «милым».
Лилли ответила на эти слова улыбкой.
– Наверное, потому, что вам не случалось оказаться в подходящем для этого обществе, – возразила она с оттенком своего былого кокетства.
Адамс смотрел, как Лилли шла по комнате, думая о том, насколько она была грациозна – такая простая, такая стройная, такая женственная…
– Лилли! – окликнул он ее, когда она была уже у двери.
– Да, господин Адамс?
– Не могли бы вы прийти ко мне выпить шерри и завтра вечером? Мне был так приятен наш недолгий разговор.
На этот раз осветившая ее лицо улыбка исходила, казалось, из самого сердца.
– Разумеется, сэр, – отвечала Лилли. – Я буду рада.
Скоро бокал шерри, выпитый вместе перед обедом, превратился в ритуал. Обед постоянно откладывался на полчаса, и эти полчаса стали самыми светлыми в повседневной жизни Джона Адамса. Весна катилась в лето, и он впервые не планировал поездки в Европу.
– Я должен очень много работать над книгой, которую пишу, – объяснил он Лилли. – У меня уже ушло на это два года, я боюсь не успеть ее закончить, и тогда мои коллеги будут считать меня дилетантом.
– Я уверена, сэр, что никто не может вас так назвать, – с негодованием возразила Лилли. – Вы преданы своему делу, это видно всем.
У нее, казалось, было то тонкое женское чутье, которое позволяет точно выбрать нужные слова, и он добавил это качество ко все разраставшемуся списку ее достоинств.
– Почему бы вам не выпить со мной кофе в библиотеке после обеда, Лилли? – предложил Адамс. – По вечерам порой так одиноко, и я так высоко ценю ваше общество…
Она посмотрела на своего нанимателя, «человека изысканной внешности», как для себя определила его, с серебряными волосами, заостренной бородкой и мягкими карими глазами, прятавшимися за очками в роговой оправе. Она никогда не разговаривала ни с кем, кроме своего хозяина, сохраняя дистанцию между собой и кухаркой, и обеими молодыми горничными. Но даже, несмотря на то, что она была перегружена тысячей и одним делом по управлению таким большим домом, как этот, Лилли по-прежнему чувствовала себя такой же одинокой, как и в первые дни после приезда в Бостон. Она слышала, что Джонс Адамс был гением в своей области, и понимала, что этот разговор должен иметь решающее значение.
– О, с удовольствием, сэр, – ответила она, имея это в виду.
На письменном столе лежала его небрежно брошенная рукопись, и там же была стопка новых, недавно купленных и еще не прочитанных книг. Этот послеобеденный разговор в библиотеке стал важным событием для них обоих. Лилли немного рассказала о доме и о своем детстве, а потом попросила его рассказать о его путешествиях, об искусстве, и книгах, и о его работе.
– Это три любви моей жизни, – заметил он, – и еще наивысшее наслаждение для каждого мужчины.
Он пристально посмотрел на нее.
– Не можете ли вы сделать мне одолжение, Лилли: не называйте меня сэром, когда мы одни. Я рад редкому обществу очаровательной, образованной молодой женщины, и у вас нет никаких причин обращаться ко мне как к сэру.
Лето сменилось осенью, наступила и зима, а господин Адамс так ни разу и не собрал, как бывало раньше, у себя в доме своих коллег. Он предпочитал общество своей экономки.
– Вы, должно быть, познакомились с какой-нибудь женщиной, Джон, – как-то в шутку заметили его друзья. И удивленно уставились на него, когда он, пожав плечами, рассмеялся.
– Возможно ли это? – казалось, спрашивали они друг друга. Неужели какая-то женщина, наконец, заманила в свою ловушку старого Портера Адамса? И если да – то кто же она? Никто из них не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел его с леди.
В первый день весны следующего года, когда приближался двадцать первый день рождения Лилли, господин Адамс, нервничая, ждал ее в библиотеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156