Ее раздражало дружеское отношение мужа к этой актрисе.
– Я уже пригласила Джонсонов, – резко возразила она. – Они живут в «Ритце». Я столкнулась с ней сегодня в бутике «Живанши». Мне не хочется выслушивать непрерывную болтовню Парис, она бывает ужасна и все время почему-то хочет говорить о своей матери.
– Чепуха! – резко сказал Стэн, поднимая трубку и называя номер на неожиданно хорошем французском.
А Джесси все смотрела на него, пока он прикуривал сигару и ждал ответа. От этих проклятых сигар всегда так много дыма.
Парис выглядела великолепно. Она была худа как вешалка и загадочно бледна. Короткая стрижка подчеркивала высокие скулы. Худоба шла ей, но не голодание. Она столкнулась с этим фактом после провала своего шоу, когда все ее надежды обратились в прах, а баланс в банке был равен нулю. И не только ее, она потеряла и деньги сестер. Если бы не чувство ответственности перед ними и твердое решение расплатиться, она могла бы покончить с собой той ночью – особенно потому, что Олимпи не позвонила.
Олимпи стала единственной яркой вспышкой на сцене, единственной связующей нитью между провалом и успехом. Олимпи знали все: к ней прислушивались люди из мира моды, они уважали ее мнение. Когда Диди рассказал ей, что она была и застала конец шоу, бросив фразу, что зрелище было сказочное, Парис надеялась, что, может быть, Олимпи выручит. Особенно после той ночи… Она всякий раз вздрагивала, когда вспоминала… Лучше уж не вспоминать. В жизни каждого случаются события, которых стыдишься, говорила она себе в моменты уныния, когда, замирая, повторно раскручивала в памяти эпизоды в ее квартире – обычно в постели, в середине ночи, когда не спалось.
Она устало поднималась по ступеням в свою студию. У нее был тяжелый день у Мицоко, где она теперь работала моделью. А что ей оставалось делать? Это все, на что она была способна, после того как провалилась в качестве дизайнера. Ирония судьбы заключалась в том, что она получила работу у Мицоко, из-за которого и провалилось ее шоу – а, может быть, оно все равно бы провалилось? Она вставила ключ в замок, все еще думая о модельере. Ее короткая стрижка – это тоже его причуда. Все девушки Мицоко должны были коротко подстричься, именно такой он видел весеннюю моду. Закрыв за собой дверь, Парис швырнула сумку на чертежное бюро, заваленное теперь книгами и журналами вместо эскизов. Потом подхватила на руки маленького белого котенка – нечто вроде утешительного подарка от Диди – подбежавшего к ней с приветственным писком.
– Ну, конечно, любовь моя, – бормотала она, уткнувшись в его шерстку, судорожно прижимая к себе маленький теплый комочек. По крайней мере, теперь ей было к кому спешить домой.
Единственное удовлетворение, которое она испытала у Мицоко – это когда Финола, гордая своим положением модели-звезды, подчинилась требованию хозяина обрезать волосы. Без своей развевающейся белокурой гривы она выглядела долговязой школьницей с такими же незапоминающимися чертами лица, как у куклы Барби – весь драматизм ее облика исчез. А Мицоко хотел драму – элегантные точеные носы, длинные-длинные шеи, трагические рты, выступающие скулы, а тут неожиданно оказалось, что Финола не тянет на это. С тех пор он не использовал ее, а чтобы волосы вновь отрасли, потребуется время.
Парис поцеловала котенка в белую головку и отнесла пакет с курицей на «кухню», где отколупнула кусочек для своего маленького голодного друга. «Иди сюда, Алиса!» Она поставила блюдце на пол, и котенок жадно прильнул к нему. Парис не знала, почему назвала котенка Алисой, должно быть, по какой-то ассоциации с «Алисой в Стране чудес» – она помнила, как Дженни читала им эту книгу, и они все ее любили. Ей не хотелось сегодня вечером думать о Дженни, никакого смысла нет снова перебирать воспоминания. По крайней мере, подумала Парис, сбрасывая туфли и наливая себе стакан белого вина из холодильника, я, кажется, научилась мужественно встречать будущее, а не только оплакивать прошлое.
Зазвонил телефон. Это, должно быть, Диди – он это делал каждый вечер просто так, чтобы поболтать и убедиться, что с ней все в порядке, или Алан Маркус, молодой и талантливый фотограф, с которым она обещала пойти в галерею на открытие выставки, а потом, возможно, и поужинать.
– Парис? Ты как, черт побери?
Голос Стэна Рабина оказался струей холодной воды. Она никак не ожидала, что прошлое обрушится на нее именно сегодня вечером в виде этого проходимца, и на минуту это выбило ее из колеи.
– У меня все хорошо, Стэн.
– Отлично. Послушай, мы с Джесси здесь и я вспомнил, что обещал взять тебя на ужин к «Лассере». Сегодня твой вечер, Парис. Надень свое лучшее платье и приезжай–мы в «Георге пять очков», уже готовы и собираемся заказать самый шикарный ужин, какой тебе когда-либо доводилось есть. – Стэн счастливо пыхнул сигарой, он всегда радовался, когда имел возможность выполнить свое обещание.
Парис молчала, пытаясь усмирить закипающий в ней гнев. Это был гнев на все, что случилось с ней, на ее провал, на то, что за ним стояло, она не забыла тот страшный день после похорон матери. И она не сумела загнать эти чувства внутрь и обратила их с наслаждением на Стэна, выплеснув яростные слова дрожащим хриплым голосом:
– Послушай, ты, старый жулик, – начала она, – если ты думаешь, что оказываешь мне великое благодеяние, приглашая меня в дорогой ресторан и угощая ужином на деньги моей матери, то ты ошибаешься. Ты вытянул из Дженни достаточно, чтобы жить в роскоши всю оставшуюся жизнь, а потом вышвырнул ее, когда дела пошли не так хорошо. Ты палец о палец не ударил, чтобы что-нибудь сделать для нее или для нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123