Простите, но у меня нет времени
злиться на один день, даже если этот день понедельник".
Клоун был прав. Увидеть в конкретном пустячке, в этой форме
единичности, то, что его может поднять до "форм всеобщности", - это и есть
достоинство настоящих клоунов.
Вы не встретите ни одной рецензии, ни одного интервью, в которых бы
говорилось, что Карандаш печален и грустит. Ну что ж, так и должно быть.
Клоун всегда смеется, даже если ему больно. "Смейся, паяц!" - это уже
давно стало традицией. Но в том-то и дело, что Карандаш никогда не
испытывает боли, разве только ему наступят на ногу или он упадет. Он
веселый клоун. А как же Никулин, он тоже всегда смеется? Нет, не всегда.
Сценический образ Никулина в представлении зрителя складывался из ролей,
сыгранных им в кино, и из реприз, которые он играет на арене. И если эти
репризы вызывают неизменно смех зрителей, то роли, сыгранные в кино, в
большинстве своем вызывают совсем Другие эмоции. Начиная с фильма "Когда
деревья были большими", клоун играет драму не менее убедительно, чем
драматический актер. Хотя надо учесть, что к моменту выхода фильма на
экраны Никулин уже был популярен как комик. Может быть, он потому так
тонко и сыграл в этом фильме, а зрители так живо восприняли его в этой
роли, потому что они помнили все время, что он - клоун.
Великий Чаплин однажды сказал: "Я люблю трагедию. Я люблю трагедию
потому, что в основе ее есть нечто прекрасное. Для меня прекрасное - самое
ценное, что я нахожу в искусстве и в жизни. С комедией стоит повозиться,
если там найдешь вот это прекрасное, но это так трудно..."
Но он не был первым. Давным-давно это было неосознанной догадкой его
коллег-предшественников и эстетическим открытием художников других жанров
искусства. Гюго, Мюссе, Верди, Леонковалло, Тулуз-Лотрек, Сезанн сделали
шутов героями своих произведений. Гюго не раз писал о том, что художник не
должен бояться показать уродливое, если хочет показать прекрасное.
Этим художникам стало ясно, что драма клоуна более очевидна, а комедия
тем сильней, чем больше она опирается на драматические повороты. Сам сюжет
цирка легко давал возможность соединить смех со смертью и с драмой,
которая, кажется, ходит по пятам людей арены. И произведения, в которых
драма клоуна или "циркача" состоялась, принимались с огромным успехом. И в
самом деле, можно ли было найти лучшего героя для драмы, чем клоун, шут,
который сам по себе является символом смеха?
Художники анализировали, размышляли о соединении комического и
трагического. А популярный клоун постигает истину, ткнув пальцем в небо,
безошибочная интуиция указывает ему путь. Ведь искусство клоуна - это,
прежде всего, интуиция. Сами клоуны раньше корифеев эстетики сообразили,
что их веселый смех необходимо оттенять трагическими красками. И они
придумывали себе несчастные или сентиментальные биографии. Сплошные
мистеры Иксы и внебрачные дети аристократов толпились на аренах (и если
это не придумывали клоуны сами, то за них придумывал кто-то другой). Они
не ошиблись - публика упивалась этими рассказами.
В XIX веке цирк был модным зрелищем. Его грубая откровенность как-то
притягивала. Утонченным дамам из общества было все-таки неловко
восхищаться пронзительным рыжим клоуном. Но когда его сопровождали слухи о
бережно хранимой половине батистовой пеленки с гербом или о роковой
страсти к графине, которая толкнула несчастного, но благородного юношу на
арену, или - уж на совсем худой конец - больной сынишка, который мечется в
жару, пока он, клоун, забавляет публику - о, это совсем другое дело! И
никого уже не смущало, что на этой же арене выступали родные мама, папа и
дедушка бедного "аристократа". Все эти подробности к искусству отношения
не имели. Словом, смех клоунов гораздо лучше звучал в сентиментальной
виньетке из подобных историй. И они это понимали. Или же в самой палитре
клоуна должны были быть трагические краски. Тогда он быстро добивался
успеха.
Эта традиция сохранилась и в XX веке. Со слезливыми стихами о своей
несчастной судьбе на арене выступал Виталий Лазаренко, весьма
благополучный клоун, клоун-агитатор. Даже он чувствовал необходимость
соединять контрастные краски. И Юрий Никулин нет-нет да и выступит с
песенкой о бедном старом клоуне. Да и сам его сценический образ, как я уже
сказала, складывается из соединения веселых реприз и драматических судеб,
сыгранных на экране. А Леонид Енгибаров - в его репризах очень часто смех
соединялся с печалью. Этот клоун мог выглядеть на арене трагически. Скажем
точнее, его смех - ничто без печали. И очень часто печаль появлялась уже
после смеха.
Итак, если XIX век отстоял в искусстве право на трагедию шута, то
зритель XX века не только не подверг это право сомнению, но, более того,
личные драмы шутов и клоунов стал принимать на свой счет. Это отлично
почувствовали кинематографисты всех стран. В первую очередь, Чарли Чаплин.
А после него достаточно обратиться к кинолентам Бергмана, Феллини и других
талантливых художников, чтобы увидеть, как точно они рассказывают о
судьбах современников на примерах судеб клоунов. Естественно, этот процесс
имел закономерную обратную связь. Теперь уже клоуны стали переживать
трагедии и драмы обычных людей и радоваться их радостям.
Не стало придуманной судьбы клоуна и чрезвычайной внешности, которая
разделяла его с обычным миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18