Он был ошеломлен не-
произвольностью этого дрожания и защищался от него.
Я призвал пациента следовать каждому импульсу. Затем губы
начали ритмично вытягиваться и на несколько секунд засты-
вать в таком положении, как при тонической судороге. При
этом лицо пациента приобретало совершенно очевидное вы-
ражение младенца, что ошеломляло его. Охваченный страхом,
он спрашивал, куда все это может привести. Я успокаивал
больного, прося только последовательно поддаваться каждому
импульсу и рассказывать мне о торможении импульса, если
он ощущал таковое.
На следующих сеансах все отчетливее становились разные
проявления на лице, постепенно будившие интерес больного.
Он полагал, что этот процесс должен означать что-то необыч-
ное. При этом казалось очень странным, что его психическая
сфера оставалась незатронутой, более того, после такого кло- <ь
нического или тонического возбуждения лица он мог спокойно
разговаривать со мной. Во время одного из следующих сеансов
сокращение рта усилилось до сдерживаемого плача. При этом
он издавал звуки, похожие на долго подавлявшееся и наконец
прорвавшееся всхлипывание. Мой постоянный призыв подда-
ваться каждому мышечному движению возымел успех. Опи-
санная активность лица усложнялась. Правда, рот искажался
в судорожном плаче, но это выражение не пропало со слезами,
237
перейдя, к нашему изумлению, в выражение ярости, исказившее
лицо. При этом пациент, как ни странно, не ощутил никакой
ярости, хотя и знал, что испытывал именно ее.
Если эти мышечные действия особенно усиливались, так
что лицо синело, то больной становился боязлив и беспокоен.
Он вновь и вновь хотел знать, куда все это приведет и что
же с ним происходит. Я начал обращать его внимание на то,
что страх перед неожиданным событием вполне соответствовал
общей характерологической позиции пациента, что над ним
господствовал неопределенный страх перед чем-то неожидан-
ным, что внезапно могло обрушиться на него.
Так как я не хотел отказываться от начатой последовательной
разработки одного стереотипа физического поведения, надо бы-
ло обрести ясность насчет отношения действий его лицевых
мышц к общей оборонительной позиции характера. Если бы
мышечная судорога не была выражена так четко, то я сначала
воздействовал бы на характерологическую защиту, представшую
передо мной в форме замкнутости. Напрашивалось соображение
о том, что владевший больным психический конфликт был,
очевидно, разделен. Защитная функция в этот момент осу-
ществлялась благодаря его общей психической замкнутости, тог-
да как то, против чего он оборонялся, то есть вегетативное
возбуждение, раскрывалось в действиях лицевых мышц. До-
статочно своевременно меня посетила мысль о том, что в по-
зиции мышц был представлен не только аффект, от которого
оборонялся больной, но и сама эта оборона. То, что рот ока-
зывался маленьким и судорожно сжатым, не могло быть ничем
иным, кроме выражения прямой противоположности - вытяну-
того, подергивающегося, плачущего рта. Теперь дело было за
тем, чтобы последовательно провести эксперимент по разру-
шению защитных сил не с психической, а с мышечной стороны.
Поэтому я последовательно обработал все мышечные по-
зиции лица, относительно которых можно было предположить,
что они представляют собой судороги, то есть гипертонический
отпор соответствующим мышечным действиям. Прошло не-
сколько недель, прежде чем действия лицевой и шейной мус-
кулатуры дали следующую картину. Судорожное сокращение
рта сначала уступило место клоническому подергиванию и пере-
шло затем в складывание губ трубочкой, которое разрешилось
плачем, хотя и не проявившимся в полную силу. В свою оче-
редь, плач уступил место реакции ярости, проявившейся на
лице с невиданной резкостью. При этом рот искривился, мус-
кулатура нижней челюсти стала жесткой, как доска, зубы за-
скрежетали. К сказанному добавились другие выразительные
движения. Пациент наполовину выпрямился на кушетке, со-
дрогаясь от ярости, поднял кулак одеревеневшей правой руки
238
как бы собираясь нанести удар, но не сделал этого. Затем,
измученный, он откинулся на кушетку, так как его дыхание
прервалось. Все разрешилось в жалобных рыданиях. Эти дей-
ствия выражали <бессильную ярость>, которую дети часто ис-
пытывают по отношению к взрослым.
После того, как приступ миновал, он заговорил о проис-
шедшем, полный душевного покоя, будто ничего и не про-
изошло. Было ясно, что где-то следовало искать нарушение
связи вегетативного мышечного возбуждения с психическим
ощущением. Конечно, я постоянно обсуждал с пациентом не
только последствия и содержание мышечных действий, но и
его странную психическую замкнутость по отношению к ним.
Нам обоим бросалось в глаза, что он, несмотря на свою не-
уязвимость, непосредственно понимал функцию и смысл при-
ступов. Мне не было необходимости истолковывать их. На-
против, больной поражал меня разъяснениями относительно
приступов, которые были ему непосредственно очевидны. Этот
факт был очень отраден. Я вспоминал о многих годах трудной
работы по толкованию симптомов, в ходе которой из внезапно
приходивших в голову больного идей или симптомов делались
выводы о ярости или страхе. За этим следовали длившиеся
месяцами и даже годами попытки разъяснить их пациенту.
Как же редки были удачные результаты, и как мало удавалось
тогда выйти за пределы чисто интеллектуального понимания
проблемы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131