Может быть, вашей милости это покажется жестокостью со стороны Лисардо, а быть может, вы возразите: «Мне кажется всего лишь, что он сильно проголодался», и вы будете правы, если только вам неизвестно, чем питается счастливый влюбленный в такие минуты.
Все же, чтобы вы не считали его невежей, я могу вам сообщить, что он дал слугам два дублона, стоимостью каждый по четыре дуро, – в те времена такие еще бывали, – с тем чтобы один из них отправился в Севилью и купил все, что ему только захочется. Однако они этого не сделали и, поделив деньги между собой, направились к загородному дому, где служанки накормили их досыта. Лаура видела все это, и ей это доставило большое удовольствие. Слуги Лисардо не скрывались от ее родителей, и когда те, пожелав узнать, что они за люди, спросили у них об этом, они назвали себя музыкантами. Желая развеселить Лауру, отец ее предложил им войти, чему они чрезвычайно обрадовались, и когда принесли лютню, которая всегда находилась в загородном доме или, возможно, была привезена служанками Лауры, – а некоторые из них любили потанцевать на мавританский лад, – Фабио и Антандро запели прекраснейшими голосами:
Между двух ручьев, рожденных
Вешним солнцем из снегов
В день, когда по просьбе дола
Растопило их оно,
Злополучный и забытый, —
Ибо тем, кто ею полн,
Дарит только огорченья,
А не радости любовь, —
Сильвио сидел печально
И следил за бегом вод,
Насмехавшихся беспечно
Над отчаяньем его.
И под мирное журчанье
Как хрусталь прозрачных волн.
Звонко плещущих о берег,
Жалобно промолвил он:
«Раз ни ревностью терзаться,
Ни любить вам не дано.
Вправе вы, ручьи, смеяться,
Слыша плач унылый мой.
В том, кто любит знойный камень.
Сердце страстью сожжено.
Вам же зной любви не страшен,
Ибо холоден ваш ток.
В этом вы, ручьи, с Филидой
Схожи, хоть она душой
Несравненно холоднее
Скал, покрытых вечным льдом.
Ведь она, ручьям подобно,
Родилась на высях гор.
Лишь огнем насмешек едких
Взор сверкает у нее.
Мстя за них, сюда я скрылся,
Но едва взглянул в поток,
Как в глазах своих увидел
Два чужие ока вновь.
Я желаю мстить – и плачу,
Слезы же – бессилья плод,
Если у меня исторгла
Их не ярость, а любовь.
Но не жаль мне, что люблю я,
Ибо до таких высот
Это чувство дух подъемлет,
Что не помнит он про боль.
Жаль мне лишь, что от Филиды
Страсть свою я скрыть не смог,
Ибо ей в любви признаться
Значит стать ее рабом.
И поэтому сегодня
Я твержу под ропот вод,
Оглашающих жемчужным
Смехом этот тихий дол:
Раз ни ревностью терзаться,
Ни любить вам не дано,
Вправе вы, ручьи, смеяться,
Слыша плач унылый мой».
Слушая их песни, Лаура не могла решить, сложены ли эти стихи для нее или нет, и, хотя они полностью совпадали с чувствами Лисардо, однако жалобы на ревность показались ей несовместимыми с ее скромностью и уединенной жизнью, и потому она продолжала сомневаться. Но ведь влюбленные ревнуют без причины, и им не нужно повода, чтобы жаловаться, – они совсем как дети, которые часто сердятся на то, что сами же сделали.
Родители Лауры попросили Фабио спеть еще, если он не устал, и тогда он и Антандро запели на мотив непревзойденнейшего из музыкантов Хуана Бласа де Кастро следующие стихи:
Сердце, для того ль ты скрылось.
Чтоб ночь мне в пытку превратилась?
От тебя я жду ответа,
Сердце, ибо мы друзья:
Почему тобою я
Был покинут до рассвета?
Если ж повстречалось где-то
Ты с любимою моей,
Для того ль предстать пред ней
Ты, безумное, решилось,
Чтоб ночь мне в пытку превратилась?
Сердце, хоть у милой очи
Блещут гибельным огнем,
То, что видно им лишь днем,
Видишь ты во мраке ночи.
Злую долю мне пророча,
Ты опасней их втройне,
Ибо стоит вспомнить мне.
Для чего и где ты скрылось,
Чтоб ночь мне в пытку превратилась.
Ты уходишь ежечасно,
Сердце, не спросясь меня.
Хоть тебе вослед, стеня,
Пленник твой, я рвусь напрасно,
Если смеешь самовластно
Расставаться ты со мной,
То признайся мне, какой
Ты надеждой обольстилось,
Чтоб ночь мне в пытку превратилась?
Как только на струнах лютней отзвучало эхо мелодии, – хотя, сколько мне помнится, инструмент был всего только один, – Лаура спросила Фабио, кто сложил эти строки. Фабио ответил ей, что их сложил кабальеро по имени Лисардо, юноша двадцати четырех лет, которому он и Антандро служат.
– Право же, – сказала Лаура, – он изрядный выдумщик.
– Да еще какой! – сказал Антандро. – К тому же, красив и отлично сложен, а самое главное – мужествен и скромен.
– А родители его живы? – спросил отец Лауры.
– Нет, сеньор, – ответил Фабио, – Альберто де Сильва умер; ваша милость, должно быть, изволили знать его в этом городе.
– Конечно, я его знал, – сказал старик, – он был весьма дружен со мною, да и со всеми знатными людьми города. Я помню и его сына, когда он был еще ребенком и только начинал учиться писать; рад слышать. что он вырос похожим на своего отца. Не собирается ли он жениться?
– Собирается, – ответил Антандро, – и всей душой стремится к браку с одной прекрасной девушкой, столь же щедро одаренной природой, как он, и такой же богатой.
После этого Менандре – так звали отца Лауры – велел их отблагодарить, и они ушли, чтобы обо всем, что между ними там говорилось, рассказать в глубине сада Лисардо, который ждал их, не надеясь для себя на что-нибудь хорошее.
Между тем Лаура, охваченная «тревожным беспокойством», как определяет любовь Овидий, была взволнована: она вообразила, что та девушка, на которой хочет жениться Лисардо, – не она и что все знаки его внимания по отношению к ней были притворством;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14