У иностранцев особые привилегии.
– Откуда ты всё знаешь?
Смутилась, поперхнулась дымком.
– Ну как же, то тут, то там что-нибудь услышишь. Я штатная. От нас не скрывают.
Разговор становился опасно откровенным. С набитым ртом я прошамкал с безразличным видом:
– Я хоть не штатный, а тоже кое-что слышал.
– Да?
– Вроде у хозяина в семье неблагополучно.
– А-а, вот вы о чём. – Светины глазки маслено заблестели. – Так ещё я удивляюсь его терпению. Давно пора разобраться с этой тварью.
– С Изаурой?
– Осуждать грех, но девка совсем зарвалась. Возомнила себя владычицей морской, а кто она такая? Актрисулька недоделанная. Со всей охраной перетрахалась, ни стыда, ни совести. Никого не стесняется. Всю прислугу поедом ест, всё ей не так, всё не по её. Да что прислугу, Лизку со свету сжила… Ой!
– Не бойся, Светочка. Я не трепло. У меня как в могиле.
– Чего мне бояться, про это все знают. Если на то пошло, Виктор Николаевич, больше скажу. Вы, наверное, думаете, Лизка из дома ломанула от большой внезапной любви? Нет, не спорю, как писатель вы мужчина привлекательный, но бедняжка спастись хотела. У неё другого выхода не было. Актрисулька ей прямо сказала: или ты, или я. Это не пустая угроза.
– В каком смысле?
– В самом простом. Тут до вас ещё, когда Изаура только в дом въехала, двух беженок босс приютил, обогрел. Джамилку и Томку. Обеим лет по тринадцать. Забавные такие девочки, все их любили, никому они не мешали. Когда босс приезжал, ноги ему мыли, массаж делали, а он им книжки вслух читал. Как-то привязался к ним, как к родным. Собирался из басурманок в христианство обратить. И что же? Появилась Изаура благодатная, поглядела на девочек, что-то у неё в башке щёлкнуло – и конец. Может, приревновала сдуру, может, ещё что… Вечером пошла к ним в спаленку, угостила фантой – к утру обе окоченели. Правда, без мук отошли, яд сильный был. Так она еще, стерва, над мёртвенькими поглумилась. Оголила и ножками-ручками сцепила, будто лесбияночек. Босс ей, конечно, поверил. У него сердце трепетное, как у ребёнка… Ох, заболталась я с вами…
Вдогонку я спросил:
– Как думаешь, Леонид Фомич дочку простит?
Задержалась в дверях, выглянула в коридор, потом вернулась на шажок.
– Не нашего ума дело, Виктор Николаевич, как они между собой разберутся, но вы тоже хороши. Неужто впрямь надеялись, что не поймают? Это же наивно.
– В помрачении был после таблеток. За то и страдаю.
– Ох, Виктор Николаевич, не хочется пугать, но настоящих страданий вы ещё не видели.
С тем и убежала, крутнув хвостом.
Следующие два дня прошли без всяких происшествий. Я выздоравливал, несколько раз в день делал гимнастику, сидел за компьютером… Просился у Патиссона на прогулку, но он сказал, пока рано об этом думать.
Постепенно стало казаться, что записка Лизы мне приснилась.
На третью ночь проснулся от какого-то шума в доме. Долго лежал, прислушивался. Пытался понять, что происходит. То тихо, то чьи-то крики, топот в коридоре и словно гудение огромной бормашины. Подошёл к окну. По небу метались лучи прожекторов, и вроде бы даже постреливали. Неспокойная ночь.
Ждал Свету, чтобы расспросить. Но она пришла только во второй половине дня, причём вместе с Патиссоном. Оба нехорошо возбуждённые и словно из парилки.
– Пожрать-то мне сегодня не давали, – напомнил я с обидой, когда они уселись.
Светочка заохала, всплеснула руками и метнулась из комнаты. Герман Исакович дал пояснения:
– Извините, дружочек мой, не до вас было. ЧП у нас неприятное. Вас, конечно, как почти члена семьи, можно посвятить, вдруг пригодится для книги… Супруга Леонида Фомича придумала, как отблагодарить благодетеля: руки на себя наложила.
– Вы шутите?
– Какие уж тут шутки, именно так. Да ещё изволила устроить сию гнусность в отсутствие хозяина. Вот будет ему сюрприз.
– И как это произошло? – Я не знал, верить или нет, уж больно двусмысленно сверкали золотые очёчки мудреца.
– Понимаю ваш интерес, любезный мой… Сперва шебутная девица, возможно, в подражание вам – дурной пример, как известно, заразителен, – замыслила побег. Подбила трёх дураков охранников и хотела бежать с ящиком золота… Сказать по правде, сколько живу, никак не могу привыкнуть к человеческой подлости. Вот вы, как инженер человеческих душ, объясните – чего ей не хватало?
Я пожал плечами.
– Вы вроде сказали – руки наложила?
– Конечно наложила. Когда увидела, что попалась, деваться некуда, дружков постреляли, заперлась в спальне и… Господи, как доложить хозяину, ведь он страдать будет. На меня вину возложит, недосмотрел, дескать, старый пень. А что я мог сделать? Я её уговаривал, обещал подлечить…
– Через дверь уговаривали?
– Через дверь, через окно – какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности – откуда?
Стёклышки очков увлажнились – и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…
Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:
– Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?
– Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!
Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130