Под глазами, под золотыми очёчками, крупные фиолетовые пятна, на скуле ссадина, светлый «аглицкий» костюм выглядел так, словно его вместе с хозяином извлекли из стиральной машины, а отгладить забыли; но особенно удручающее впечатление производила причёска: весёлые серебристые прядки волос вырваны с корнем, и вместо них высокий лоб мыслителя обрамляли два ручейка красных пупырышков, как при вторичном проявлении сифилиса. При всём при этом доктор был больше обычного оживлён и лучезарно улыбался.
– Никак с кем-то подрались, Герман Исакович? – посочувствовал я. – С другим психиатром?
– А вы, батенька мой, кажется, в добром здравии? Что ж, тем лучше. Я за вами. Собирайтесь.
– Куда собираться? Зачем?
Услышав в моём голосе протест, доктор изумлённо вскинул бровки.
– Что-то вы сегодня на себя не похожи… Какая вам разница – куда? Впрочем… – На добром круглом лице возникла плотоядная гримаса. – Секретов тут нет. Во избежание возможных недоразумений велено забрать вас отсюда. Поедем, дружок, в стационар для лечения. Можно надеть штанишки, а не юбочку. Сегодня дозволяется.
– Я вам не верю, – сказал я. – Никуда не поеду, пока не увижу письменного распоряжения работодателя.
Доктор опустился на стул и смотрел на меня, по-птичьи склонив изуродованную головку набок.
– Похоже на бунт, а, голубчик мой? К лицу ли вам такое поведение? Вы же не какой-нибудь красно-коричневый фашист. Всё-таки писатель, творческая личность. Ай-яй-яй!
– Сказано, не поеду!
Доктор удовлетворённо хмыкнул.
– По правде сказать, чего-то подобного я ожидал и предостерегал Леонида Фомича. Существа с повышенной рефлексией способны на самые неожиданные реакции, причём всегда во вред себе… Благороднейший человек Оболдуев, вот его жёнушка и отблагодарила за гуманность. Может, хоть чему то научила… Эй, ребята! – гаркнул он вдруг во всю глотку, и в комнату влетели двое битюгов, одетые в серые халаты и с какими-то подозрительными сверкающими бляхами на груди, как у грузчиков на вокзале.
– Ну-ка, мужички, – ласково обратился к ним Патиссон, – помогите Гоголю одеться – и вниз его…
Битюги подступили к кровати, кривясь в нехороших кирпичных гримасах, но сделать ничего не успели. Следом за ними в спальне возник Вова Трубецкой, и я впервые увидел его в деле. Он двигался бесшумно, с грацией большой кошки, эластичным движением ухватил обоих санитаров сзади за гривы и резко хрястнул башкой о башку. Раздался звук как при раскалывании полена, и битюги осели громоздкими тушами на пол. Доктор Патиссон вскрикнул, начал подниматься со стула, но получил пяткой в брюхо, хрюкнул по-поросячьи и упал на колени. Очёчки соскочили с лица и повисли на одной дужке. Взгляд у него сделался остекленелый.
Трубецкой продолжал действовать без пауз, лишь молча послав мне дружескую улыбку. Всё у него было с собой. С удивительной сноровкой он связал битюгов зелёным шнуром, сматывая его с пластиковой катушки, а пасти заклеил широкой серой лентой так, что торчали одни ноздрюшки. Стенающего от боли Патиссона водрузил обратно на стул, сказал примирительно:
– Хватит корчить рожи, профессор, ты ещё не в аду. Где Лиза?
– Юноша, вы сошли с ума!
– Это уже не твои проблемы. Хочешь жить?
– В каком смысле? – Доктор сопел, никак не мог отдышаться.
– В обыкновенном. Могу сейчас раздавить тебя, как клопа, причём мне не терпится это сделать, но могу повременить. Где Лиза, пиявка медицинская? Только не ври, что в клинике.
– Володя, вы не даёте себе отчёта в своих действиях. Что с вами? Если Леонид Фомич…
Трубецкой хлестнул его по губам ладонью.
– Заткнись, вонючка. Спрашиваю в последний раз – где Лиза?
– Как больно, Володя, не надо так. – Доктор обтёр кровяной пузырь с губ. – Хорошо-хорошо… Леонид Фомич держит её при себе.
– Точнее. Что значит – при себе? В кармане носит?
– В янтарной комнате, за его покоями.
– Там дышать нечем.
– Вы не правы, Володя. Там нормальная атмосфера, как раз для терапевтического лечения сном.
– Когда хозяина нет, кто охраняет?
– Э-э…
Доктор замешкался и получил ещё одну затрещину по губам, после чего Трубецкой брезгливо протёр руку носовым платком. Мне он сделал знак, но я и так уже одевался: натянул спортивные брюки, свитер.
– ТамАшкенази со своими людьми, – заторопился доктор, сплюнув красную пенку на ковёр.
Мне показалось, Трубецкой чуть побледнел.
– Откуда взялся Мосол? У него пожизненное.
Патиссон, хоть и через силу, снисходительно усмехнулся.
– Ну что вы, Володя… Босс его сразу выкупил. Вы же знаете его слабость к уникальным явлениям природы.
Трубецкой посмотрел на меня. Я кивнул в знак того, что готов.
– Теперь запомни, профессор. – Трубецкой заговорил странно шелестящим голосом, от которого у меня самого пробежали мурашки по коже, а Патиссон, почуяв неладное, выпрямился на стуле, нагнав на румяную морду подобострастное выражение. – Временно тебя оставлю в живых, так интереснее. Оболдую наплетёшь, что хочешь, но не то, что было. Если всплывёт моё имя, умрёшь в таких мучениях, какие не снились даже твоим пациентам, скотина. Ты мне веришь?
– Конечно, Володечка, я знаю ваши возможности… Одного не могу понять – что вас заставило связаться с этим… с этим… Ведь рано или поздно Леонид Фомич…
Трубецкой не дослушал, рубанул сверху вниз кулаком, как молотком, по круглой тыковке доктора. Обмякшего, обхватил под микитки, сложил рядом с битюгами и точно так же обмотал зелёным шнуром, а морду заклеил пластырем.
– Что нужно, бери, – сказал мне. – Сюда не вернёмся.
Мне ничего не нужно было, кроме компьютера, и я обругал себя за то, что не удосужился слить текст на дискету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130