Когда Лёха сказал об этом, Митя подумал: ратоборец шутит. Но тот и не думал шутить. Спросил: а что такого, что тебя удивило, брат? Митя стушевался и не сразу ответил, но, видя, что опекун чем-то вроде обижен, объяснил, как понимает обстановку. Неужели, спросил он, Лёха Жбан или его командиры всерьёз рассчитывают, что они вдруг выскочат из лесов и болот со своими копьями, луками да топориками и напугают супостата, владеющего современными военными технологиями и уже накинувшего на весь мир электронную удавку Интернета? Надеяться, по мнению Мити, можно только на то, что у какого-нибудь генерала Анупряка начнутся корчи и он лопнет от смеха.
– Ах, вот ты о чём, – понял наконец Лёха Жбан. – Значит, непосвящённый. Но мог бы сам догадаться: всё, что ты видишь, маскировка. Почему не расспросил ни о чём Улиту, с ним у тебя вроде бы вась-вась?
– Маскировка? Хочешь сказать, все эти блиндажи, голубиная почта и всё прочее – только видимость? И что же за этим скрывается?
– Будет приказ, сам увидишь, – важно ответил Лёха. – Вроде ты парень башковитый, Митяй, личину умеешь менять, а иногда такое ляпнешь, тошно слушать.
– Что же такое я ляпнул, от чего тебе тошно? – в свой черёд насупился Митя. Они сидели у вечернего костра вдвоём, поблизости затихал к ночи лагерь. Дозорный Тишка Кафтан от скуки поглядывал за ними из-за соснового ствола. Молоденький совсем, лет пятнадцати, играл в чукчу.
– Как думаешь, – сощурился Лёха, – Россию отдали и назад не заберём? Зачем тогда жить?
Митю поразил и сам вопрос, и какая-то неожиданная злоба, проступившая в голосе мирного ратоборца. Злоба, не сулившая ничего хорошего. Никому. И её носителю тоже. Митя ответил растерянно:
– Как вернёшь, она давно не наша.
– Кто тебе наплёл? Болтуны московские?
– Это правда, Лёха. Пустыми мечтами бабы себя тешат. История обратного хода не имеет. Наши предки всё про…ли.
– Предки, значит, виноваты?
Злоба в зрачках и в голосе не утихала, и Мите показалось, опекун нацелился врезать ему по рогам.
– Успокойся, ты чего? Я ведь не радуюсь, горюю. Но чего не вернуть, того не вернуть. Подохнем холопами, как и жили.
– За себя отвечай, не за всех, – посоветовал Лёха. – Только запомни: холопы не те, кто на самом деле холопы, а те, кто про себя так думает. Так-то, москвич. Каша у тебя в голове.
Митя не захотел продолжать опасный разговор. Он выудил из золы картофелину, обдул, покидал из ладони в ладонь и съел, обжигаясь, вместе с похрустывающей корочкой. Чуть позже спросил:
– Лёха, а ты сам видел Марфу-кудесницу?
Он и раньше об этом спрашивал, но опекун как-то ловко уклонялся от ответа. Сейчас вдруг заговорил охотно.
– Вот именно, Марфа. По-твоему, тоже холопка?
– Откуда мне знать. Какая она?
– Какая? Как и все, обыкновенная женщина. Из бывших пенсионерок. Пришлая, как и ты. На северах десять лет назад про неё слыхом не слыхали.
– Так ты видел её или нет?
– Видел, не видел, ну чего заладил? – Лёха хотел вторично разозлиться, но внезапно заулыбался. – А знаешь, сколько за неё деньжищ дают?
– Вроде десять лимонов?
– Ага, десять. Но поймать не могут. Был случай, Марфа в скиту жила, силу копила, не здесь – в срединной полосе, куда колпак не достаёт… Выследили её, окружили. Весь лес взяли в кольцо. Технику согнали со всего региона, самых крутых коммандос послали, чтобы взять живой или мёртвой. Представь, Митяй, на одну бабу – целое войско. А Марфа в хибенке сидит, из оконца поглядывает. Главный генерал, сука отвязная, по кличке Проколотый Баллон, команду дал: выкурить стерву напалмом. И чем кончилось, как думаешь, Митяй?! – У опекуна глаза светились вдохновением.
– Почём я знаю?
– Взрыв произошёл, наподобие ядерного. Вся округа запылала, всё войско полегло, кроме Проколотого Баллона. Он заговорённый оказался, с лёгкими из нержавейки. От него потом сведения получили, как из чёрного ящика. А на месте скита, слышь, Митяй, забил родник чудодейственной силы. Кто набредёт, кому удастся водицы испить, тот две жизни живёт заместо одной…
Возбуждение у Лёхи угасло, глядел на новобранца с подозрением.
– Кажись, Митяй, не совсем веришь, а?
– Почему не верю? Очень даже верю. Мало ли чудес на свете. У меня был знакомый бомж, дядька Григорий…
– Погоди со своим Григорием… Марфа и есть чудо. Напряги умишко-то. Как её можно увидеть, пока сама не позовёт?
– И то верно, – согласился Митя. У него прежде не было друзей, Лёха первый, кто открыл ему душу, и Митя испытывал такую нежность к сильному, ловкому, неустрашимому, чуть-чуть заколдованному ратоборцу, как если бы увидел своё отражение в проточной воде.
В награду за успешный экзамен ему разрешили свидание с Дашей. Причём тут была такая тонкость: он на это свидание не напрашивался. Вообще никого о «матрёшке» не спрашивал и не знал, что с ней. Даже бывая у полковника, из гордости делал вид, будто и не помнит её, а Улита, лукаво поглядывая, молчал. Митя строго соблюдал неписаное правило: настоящий мужчина, хоть и руссиянин, не станет переживать из-за бабы, это стыдно, унизительно, – но тоска томила с каждым днём всё пуще. Рыжая крепко запустила ноготки в его сердце, не отпускала ни во сне, ни наяву. Бывало, после утомительного дня только приклонит голову на камушек, только веки сомкнёт в блаженной усталости, кажется, пинками не подымешь, а она, рыжая затейница, тут как тут. Присядет рядом, пальчиком прикоснётся к губам: «Бедный Митенька, устал, мой мальчик, ой-ой-ой!» Он руки протянет, чтобы обнять, а в них пустота. Откроет глаза – да вот же она, озорница, смеётся, строит умильные рожицы. Глубокая синь в очах. «Ну что же ты, Митенька, хочешь, возьми, я не прячусь…» Разбери после этого, где сон, где явь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130