А тут после утренней пробежки через бурелом Данилка Гамаюн отозвал в сторонку:
– В монастырь найдёшь дорогу, Митяй?
– В какой монастырь?
– Дак в тот, где зазноба осталась.
Митя насторожился, но в глазах у сотника ничего, кроме приязни.
– Найду, коли надо, а что?
– Ничего. Можешь навестить, но так, чтобы к вечеру вернуться.
– Зачем мне это? – не поддался Митя.
– Не хочешь – не надо. Я ведь…
– А кто разрешил?
– Моего слова, выходит, мало? – ненатурально нахмурился сотник.
– Сам знаешь, что мало, Гамаюн.
– Что ж, верно… Улита тебе кланяется. Доволен старик, как ты русалку изобразил.

* * *

У ворот в посёлок на дощатом настиле встретил его не кто иной, как кудлатый Егорка, гонец по особым поручениям. Заплясал, обрадовался, словно вернувшемуся родичу. Когда шли по улице, женщины в палисадниках приветливо их окликали, махали-платками – и не только Егорке, как в первый раз, но и Мите. Двое голопузых детёнышей вывалились из калитки, с визгом покатились под ноги. Егорка подбросил к небу одного, Митя – детёныш повис на ноге – второго. Значит, его принимали за своего. Он и сам чувствовал себя своим. Серые избы, огороды, скотину на дворах, просветлённые лица женщин – всё вокруг видел каким-то новым, умилённым зрением.
Миновали кирпичное здание, где его принимал полковник Улита (следующие два раза Митя встречался с ним в лесном бункере); также на крылечке сидел дюжий детина в тельняшке, со звуковым ускорителем, но на сей раз не грозился пульнуть, напротив, весело окликнул:
– Эй, Егорша, заходи, чайку попьём. Баранки свежие есть.
– Некогда, – отозвался гонец. – Тётка Дуня вернулась, не знаешь?
Детина надулся.
– Не сторож я твоей тётке, Егорша.
В самом конце улицы, у крайнего дома, на огороде молодая женщина, низко согнувшись, пропалывала клубничную грядку. Митя её не сразу узнал. В длинном сером платье, раскинувшемся колоколом, с головой, туго схваченной тёмной косынкой, волос не видать, – крестьянка и крестьянка. Женщина подняла голову, сверкнули сапфиры глаз, и Митя обмер, будто от изнеможения. Даша выпрямилась, уронила руки, покачнулась – и снова он услышал заветное, сердечное:
– Ой, Митенька!
Чуть позже сидели в избе у оконца, и Даша угощала его клюквенной настойкой. Егорка откланялся, не заходя на двор. Понимал, времени у них мало, и не стал мешать.
Разговор вязался плохо. Митя чувствовал, перед ним другая женщина, незнакомая, не та, которая была раньше, не «матрёшка», не мутантка, не просветлённая, а какая-то чужая. Как поживаешь, спросил Митя. И Даша охотно рассказала, что поживает хорошо, в трудах и молитвах, ни о чём не жалеет и никуда больше не стремится. С ней ещё восемь насельниц, но сегодня с утра все отправились в лес по грибы.
– Тебя почему не взяли?
– На мне ужин и уборка по дому, – спокойно ответила Даша. – Сам ты как, Митенька?
Митя сказал, что у него тоже всё в порядке, на днях поставили в дружину. Похвалился, что прошёл первое испытание и все им довольны, включая полковника Улиту.
– Не о том говорим, да, Митенька? – улыбнулась Даша.
– О чём ещё говорить? – будто удивился Митя. – Повидались, и ладно.
Чёрная тоска его давила, похожая на наркотическую ломку.
– Спасибо за угощение… Пожалуй, пойду. К вечеру добраться надо, а путь неблизкий.
Стал подниматься, круша железо в позвоночнике, но Даша первая вскочила, повисла на нём. Так тяжко повисла, что оба упали на пол. И там, лёжа на полу, Даша по секрету прошептала в ухо:
– Не могу без тебя, Митенька. Как хочешь, а вовсе не могу. Пожалей меня, голубчик.
Также шёпотом Митя уточнил:
– Может, без секса скучаешь?
– Наврала я всё, Митенька. Ничуточки мне не хорошо, плохо. Покоя как не было, так и нет. Не могу без тебя, миленький мой.
– Что же делать? Надо терпеть.
– Возьми с собой.
– Куда? В лагере женщин нету, мужики одни.
Поплакала Даша немного, и так они крепко обнялись, что усыпили друг дружку. Разбудили их женщины, когда вернулись домой. Солнце уже пошло на закат, и Митя заспешил. Даша кинулась провожать, но её не пустили. Пожилая бабёнка напутствовала его в сенцах:
– Не оставляй её надолго, женишок. Точится бедняжка.
– Как это точится?
– Худеет, линяет, разве не видишь? Старается, как умеет, а выйдет худо. Помочь только ты можешь. Иначе помрёт.
– От какого же вируса?
– Любовь – самая страшная болезнь на свете, москвич.
В печальных женских глазах мерцало высшее знание, какое даётся лишь страданиями, но Митя даже именем её не поинтересовался.
Всю обратную дорогу думал о Даше, о том, что могло случиться с крохотным «матрёшкиным» умишком. Допустим, Даша занедужила любовью, о которой писали в старых книгах, и допустим, это смертельно. Но эта штука не может быть заразной, почему же тогда, обнимая её, погрузившись в глубокий сон, он сам вдруг поверил, что они уже на небесах? И почему так тягостно пробуждение?
В лагере, едва на подламывающихся ногах добрёл до блиндажей, к нему кинулся Лёха Жбан и сообщил потрясающую новость, которая враз вышибла из башки все глупости.
– Завтра пойдёшь в стратегический центр, – выдохнул Лёха.
– Что ещё за центр?
– Не верил про Марфу, сам её увидишь.
В сдавленном голосе Лёхи звучало нечто большее, чем уважение. Может быть, зависть.
– Откуда знаешь? – спросил Митя.
– От верблюда, – ответил друг.

Глава 20 Наши дни. Доктор Патиссон

Он похож на игральный автомат, это трудно объяснить. Плотный, в светлом костюме, с круглым добрым лицом, украшенным очёчками с сильной оптикой и с золотыми дужками, аккуратно, в стиле «ретро» причёсанный, на высоком розово-влажном лбу как минимум два высших образования, а приглядишься, и мелькнёт в голове – да это же игральный автомат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130