Неважно в чём. Деньги, услуги… Так они чувствуют себя увереннее. Распиской вы даёте понять, что как бы признаёте его превосходство. Только и всего.
– Ну, если это так важно… – Я взял жалобную ноту. – Как-то всё сразу обрушилось на меня, как ком с горы. Вот она, судьба человеческая, доктор. Вчера ещё полное благополучие: прекрасный контракт, возможность общения с великим человеком, радужные планы, – и вдруг… Вот эта клетушка, лишение всех прав, туманные перспективы, нелепое обвинение… Что будет со мной, Герман Исакович?
– В каком, извините, смысле?
– Что будет, если откажусь от расписки?
– О-о, что вы, что вы, Виктор! – Он замахал руками, отгоняя от глаз какие-то кошмарные видения. – Не надо отказываться. Не надо даже думать об этом.
– Но всё-таки? Заставят силой?
– Что вы, к чему такие ужасы! Никто не будет настаивать. Кольнут пенбутальчик, пять кубиков, и вы, батенька мой, признаетесь в том, что собственную матушку четвертовали, зажарили на сковородке и съели. Ха-ха-ха! Извините за чёрный юмор. Силой заставят. Скажете тоже! Чай, в Европе живём.
– Понятно… – Я сам себе был противен со своим плаксивым голосом. – А ведь меня, доктор, даже не покормили, хотя я здесь уже неизвестно сколько.
– Как так?! – Возмущение было искренним, с гневным блеском золотых очёчков, с горловыми руладами. – Не может быть! Вопиющее нарушение Венской конвенции… Сейчас мы это поправим.
Он подкатился к двери, отворил, кого-то позвал, пошушукался – и вернулся удовлетворённый.
– Что же сразу не сказали, Виктор? Голодом морить – последнее дело. Не басурманы какие-нибудь. Не генералы с лампасами. Вон вчера передачу смотрел у Караулова – жуть. Воруют продовольствие и из солдатиков делают дистрофиков. Фотографии – как из Бухенвальда. Вот тебе, батенька мой, и демократия. За что, как говорится, боролись. Нет, нам до настоящей демократии ещё далековато. Народ наш тёмен, необуздан, семьдесят лет идолам поклонялся, такое даром не проходит. Перед руссиянским народом, Виктор, лишь два пути открыты: либо нового тирана посадить на трон, либо, как встарь, к варягам на поклон. Согласны со мной?
В каком я ни был плачевном состоянии, скачки его мыслей меня заинтересовали.
– При чём тут народ, если генералы воруют?
– А-а, проняло. Задело писательскую жилку… Народ, батенька мой, глумиться над собой позволяет, собственных детей отдаёт на растерзание. Вы сами по убеждениям какого курса придерживаетесь? Полагаю, либерального? Как вся творческая интеллигенция?
– Никакого. Мне на все курсы наплевать.
– Вот именно! – возликовал Герман Исакович. – Вот оно – лицо руссиянского властителя дум. Ему на всё наплевать. А уж коли ему наплевать, то народу тем более. Приходи и владей, кто не ленивый… Но давайте, голубчик мой, посмотрим на проблему мироустройства с другой стороны…
Досказать он не успел – дверь отворилась, и прелестная блондинка в коротких шортиках внесла поднос с ужином. Кокетливо поздоровавшись, она поставила на стол тарелку с чем-то серым и на вид вязким, зелёную кружку с бледным чаем и положила краюху чёрного хлеба, намазанную чем-то жёлтым.
– О-о, Светочка, – проворковал Герман Исакович. – Чудесное дитя, как всегда, ослепительна… Погляди, узнаёшь этого джентльмена?.
Девушка бросила на меня игривый взгляд и смущённо пролепетала:
– Конечно, Герман Исакович.
– Это он, не ошибаешься?
– Как можно, Герман Исакович! Я же не слепая.
– Умница. – Психиатр заботливо огладил её ягодицы и пояснил, глядя на меня: – Наша Светланочка своими глазами видела, как вы выходили от Верещагина. Свидетельница наша лупоглазая. Кстати, студентка пятого курса.
Я ничуть не удивился появлению в комнате соседки покойного (?) юриста, это вполне укладывалось в фантасмагорический спектакль, разыгрываемый господином Оболдуевым. Лишний виртуальный штрих. Однако по-прежнему не понимал, какова моя роль в нём.
– Что скажете, Виктор Николаевич?
– Что я могу сказать? Видела и видела, что теперь поделаешь.
– Напрасно вы так с ним обошлись, – порозовев, укорила прелестница. – Дядя Гарик был добрый человек, всем бедным помогал.
– Это точно, – посуровев, подтвердил Герман Исакович. – Известный спонсор и меценат. И тебе, голубка, помогал?
– А как же. Учебники покупал, оплачивал жильё, в оперу иногда водил.
– Видите, батенька мой, свидетель надёжный, лучше не бывает. Скоро золотой диплом получит. Получишь, дитя моё?
– На всё ваша воля.
Меня больше не интересовала их дешёвая, хотя и забавная интермедия, разыгрываемая в традициях театра абсурда. Я придвинул к себе тарелку, понюхал и уловил тошнотворный запах собачьих консервов.
– Что это? Я же не пёс подзаборный, в конце концов.
– Ну-ка, ну-ка… – Герман Исакович ложкой подцепил серое, вроде каши, вещество, слизнул чуток, почмокал. –Ачто? Вроде ничего. Мясцом отдаёт. Где взяла, голубушка?
– Как где? На кухне. Что дали, то принесла.
Жрать всё-таки хотелось, сгоряча я сунул в пасть краюху, откусил, прожевал – и тут же вывернуло наизнанку. Хлеб был сдобрен чем-то вроде машинного масла. Так меня не трепало даже после доброй попойки. Изо рта вместе с горечью хлынула коричневая пена и какие-то желеобразные сгустки.
– Голубчик вы мой, – забеспокоился Герман Исакович. – Может, не надо так спешить?
Отдышавшись, с проступившими слезами, я угрюмо заметил:
– Если вы этими паскудными штучками намерены лишить меня воли, зря стараетесь. У меня её отродясь не было.
– Известное дело. Откуда ей взяться у руссиянского писателя?.. Но я бы вам, Виктор, от всей души посоветовал: не упрямьтесь. Черкните расписочку – и все беды останутся в прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130