– Правильно Вадик сказал, хотят буржуазию уничтожить. Вчера по телику показывали… Опять всякая нечисть наверх полезла. Фашисты, коммуняки – жуть!
Упомянутый Вадик, допив рюмку, поинтересовался:
– На северах как? Чем в основном промышляют?
Импорт туда доходит, нет?
– На северах жрать нечего, – сообщил Егор. – Да и мерзнут там без мазута. Но ничего, народ за свободу из последних сил цепляется. Как говорится, прозрел. Обратно к дешевой колбасе не загонишь.
Из "Калигулы" вышел, как из музея современной моды. От итальянского двубортного кожана до суперэлегантных замшевых башмаков – все на нем было добротно, дорого и сердито, и при этом, постарались на славу девчата, вся одежда сидела как влитая. Он сам себе понравился, покрутившись перед зеркалом, – истинный европеец, разве что васильковый взгляд подводит, выдавая славянскую натуру. Он не сообразила отеле разменять немного валюты, а деревянные у него кончились, поэтому пришлось в магазине расплачиваться зелеными. Все удовольствие, вместе с кожаной визиткой, зонтиком и атташе-кейсом, обошлось ему в три с небольшим тысячи. Он понял, что сделал ошибку, когда на виду у юных буржуа раскурочил банковскую упаковку: уж больно засуетились мужики, а Вадим даже не сдержался, икнул.
Продавщица Лиза на прощание тайком вручила ему телефончик, присовокупив нежное: "Мало ли, вдруг захочется!" – на что Егор ответил категорически: "Жди, Лизок. У меня не сорвется".
Неподалеку от магазина выискал укромную скамейку, присел покурить. Оперся на пакет со старой одевкой: не мог же он бросить жакинское добро: вещественная ниточка, связывающая с двумя годами покоя.
Сидя в кустах, попытался себя идентифицировать.
Кто он такой? Почему ребята в магазине, прожженные московские барыги, отнеслись к нему, двадцатилетнему, как к Старшему – это не игра, такого не подделаешь. И почему такая пустота в груди, будто трехдневная дорога на перекладных отсосала всю энергию, и лишь на самом донышке души тлело смутное нетерпение: Анечка! Что-то важное, драгоценное он утратил, оставил на каменистой площадке, где упал на колени мертвый добытчик Спиркин, но что? Уж не то ли, что называли греческие мудрецы гармонией чувств? Если это так, то утрата непоправимая.
Он спокойно поджидал двух гавриков, которые потащились за ним от магазина. Значит, успел Вадим или кто-то другой подать знак. Егор подумал: нехорошо, братцы!
Выпивали вместе, а ты, Лизок, даже телефон оставила в залог приятного свидания.
Но раздражения не испытывал, понимал, где очутился. Москва! Она всегда была такая же, на ходу подметки резала. С какой стати ей меняться?
Двое гавриков, помаячив, оглядевшись – набережная пустая, – наконец решились, приблизились к скамейке и без лишних слов плюхнулись с боков, да так плотно, будто хотели согреть. Крепыши, ничего не скажешь. Один, с фиксатым ртом, чуть улыбнулся – рыжее солнышко сверкнуло, второй с наколкой на запястье: лагерный штамп, не фальшивка, Жакин и в этом научил разбираться. Оба в меру опасные.
Фиксатый медлить не стал, сразу приступил к делу:
– Давай, мудяша, делиться. Покажи нам с Геной, чего у тебя в кармане.
Гена для психологического воздействия нажал кнопку на откидном ноже, и тусклое лезвие щелкнуло в сантиметре от Егоркиного бока.
– Надеюсь, – сказал фиксатый, – ты в разуме, малец? Нарываться не будешь?
– С какого хрена мне нарываться? – успокоил Егор. – Но все же хочу вас предупредить, господа.
– О чем?
– Лучше бы вам держаться от меня подальше. Вы поскольку кружек сегодня приняли?
– Чего? – переспросил фиксатый. Но Егор смотрел на его товарища с длинным ножом, и от укоризненного взгляда тот вдруг покрылся испариной.
– Ты чего? – психанул он. – Пугаешь, что ли? Да мы тебя, блин, сейчас в клетку распишем.
– Нет, не распишете, у вас силенок маловато. Лучше ступайте в церковь и поставьте свечку, что ее мимо пронесло.
– Кого ее? – с неиссякаемым любопытством потянулся сбоку фиксатый и вмиг схлопотал локтем в кадык, перегнулся к земле и начал хватать ртом воздух, мучительно багровея. Генину кисть с ножом Егор прижал к скамье. Продолжал смотреть в мутные глаза, где закипала блатная истерика. Предупредил:
– Брось нож, урка. Живой уйдешь.
Гена послушался, выронил нож, но это была уловка.
– Мы пошутили, – сказал он.
– Я понял. Что дальше?
– Ты кто? Из Малаховки, что ли? Чего-то мне твой рыльник знакомый.
Фиксатый корчился на скамье, ему уже удалось раза два вздохнуть.
– Знаете, в чем ваша беда, ребятки, – посетовал Егор. – Вас мало били. Вы нападаете превосходящими силами и поэтому редко получаете сдачи. И решили, что вы лихие и непобедимые. А это совсем не так. Поодиночке вы дерьмо. Людьми не стали и даже смерти не чуете. Вот ты, Геннадий, через секунду можешь помереть. Хоть чувствуешь это?
Истерика в уголовных глазах потухла, и Егор с облегчением увидел, что Гена отказался от мысли напасть исподтишка.
– Извини, земеля. – Гена попробовал освободить зажатую руку, Егор ее отпустил. – Обознались, видать. Сигнал был, вроде ты залетный. Но ты из Малаховки. Теперь я узнал.
К этому времени обрел голос фиксатый:
– Сигаретку дайте, пацаны… Ух, тяжко! Ты чем ударил, друг? Кастетом, что ли?
Егор нагнулся, поднял нож, сложил и вернул хозяину. Потом угостил сигаретой фиксатого.
– Прием такой: укус тарантула. Хочешь научу?
– Не надо, – фиксатый жадно затянулся.
Егор достал пачку валюты, отслоил сотенную, протянул ему.
– Сходи разменяй. И пивка прихвати. От пива тебе полегчает.
У парней глаза заблестели волшебным светом, забавно на них смотреть.
Фиксатый убежал с деньгами, Гена поерзал, отодвинулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137