Я это хорошо знаю. Вы пишете? Да? Это совсем хорошо, совсем то, что надо. Мой покойный муж тоже писал, и это нас кормило, и неплохо. Сам Гюго, к которому мой Жан ходил со своими стихами, сказал однажды: «Вы не поэт, но стихи ваши вполне правильны…» Я очень жалею, что муж мой не умел писать для театра, а то…
– Я сумею написать пьесу, – сказал Жюль.
– Это так хорошо, что я и выразить не умею, но все же и этого мало. Необходимо знакомство с актерами или, что вернее, с драматическими писателями. Мой муж знал Скриба, но и Скриб не хотел писать за моего мужа…
– Значит, нужны знакомства? – епросил Жюль, чувствуя и понимая, что через секунду круг замкнется и на сцену выступит смета и та страница в ней, где записывается перерасход.
– Да, нужны знакомства, ничего не поделаешь, – ответила хозяйка.
– Но это стоит денег! – всплескивая руками, произнес Жюль.
– На свете нет ничего бесплатного, мой дорогой. Но нужно стараться делать так, чтобы о деньгах думали не вы, а тот, кто нужен вам, с кем вы познакомились.
– Мой бог, как все сложно и противно в вашем Париже! – вздыхая проговорил Жюль.
Хозяйка утешила его гениальным советом:
– Постарайтесь сделаться необходимым тому, кто очень необходим вам. Угодите человеку в его самом сокровенном желании, – не воображайте, что человеку нужно что-то очень дорогое и редкое, нет! Человеку нужны пустяки, но о них следует догадаться и преподнести в нужную минуту. Вы не понимаете? Слушайте же! Знаете, как разбогател Скриб? Сейчас он уже стар, ему не меньше шестидесяти, и он давно забыл то, что я хорошо помню и знаю. Он писал пьесы, их не ставили. Шли те пьесы, которые были значительно слабее. Тогда он постарался и написал очень плохую комедию и пригласил в качестве соавтора человека, имевшего связи, но лишенного таланта. Комедия пошла, имела успех. Скриб заявил своему соавтору: «Благодарю вас! Сейчас у меня имеется только что написанная мною пьеса. Она очень плоха, в ней много болтовни и мало смысла. Эта пьеса наверняка пойдет, – я угадал вкусы зрителя и изучил желания и требования театральных дирекций. Я не хочу ставить эту пьесу под своей фамилией. Не хотите ли, чтобы она шла под вашей?»
– Не понимаю тактики Скриба, – прервал Жюль.
– Сейчас поймете, – улыбнулась хозяйка. – Умница Скриб отблагодарил своего соавтора, с помощью которого влез на самую верхнюю ступеньку лестницы успеха и даже приобрел подражателей. Да, да! Ведь пьеса эта, его собственная пьеса, поставленная под другой фамилией, всеми критиками была названа подражательной. Они так и писали: здесь влияние Скриба. Ну, а что касается сборов, то они делились так: Скриб брал себе три четверти, а одну четверть – тот, кто имел связи, но ни за какие деньги не в состоянии был купить себе дарования. Вам понятно?
– Очень сложно, – ответил Жюль. – Сюжет запутанный и с большими прорехами. Тут что-то пропущено или упущено.
– Все равно, упущено или пропущено, – такова правда. Я смотрю на вас и вижу: этот не пропадет в Париже. У вас подбородок очень упрямого человека. У меня наметанный глаз. Я уже двадцать первый год сдаю мою мансарду студентам и молодым литераторам. Я хорошо изучила людей – вы из тех, кому в будущем улыбнется счастье.
– Я, по-вашему, Скриб? – рассмеялся Жюль.
– Возможно, что и больше, чем Скриб, но вам необходимо постучаться к тому, кто наверное не Скриб, но в состоянии привести туда, куда вам хочется.
В октябре Пьер Верн прислал Жюлю на десять франков больше положенной ему суммы месячного содержания.
«Это на покупку книг, – писал отец. – Что касается маленьких, невинных удовольствий, то постарайся добыть их бесплатно. Для удовольствий покрупнее найди уроки».
Уроков Жюль не нашел, хотя почти все студенты – однокурсники Жюля – были одновременно и репетиторами в тех среднеобеспеченных семьях, где всегда имелся маленький лентяй или тупица, с которым нужно было заниматься по вечерам часа полтора-два. Для того чтобы получить такие уроки, необходимо было проявить гибкость и инициативу. Жюль полагал, что игра не стоит свеч.
Каждое воскресенье он отправлялся на набережную Сены и здесь, наедине со своими мечтами и планами, чувствовал себя почти как дома. Более чем как дома, – среди поставленных на парапет набережной ящиков с книгами Жюль обретал то состояние равновесия и довольства собою и всем миром, которое можно было бы назвать счастьем, если бы человеческое счастье не нуждалось в постоянно меняющихся определениях…
Книги… Друзья требовательные и верные… Мысль и ее вечная неуспокоенность, ее устремление в будущее, ее богатейший гардероб из слов всевозможных оттенков, полутонов и скрытых значений, непрерывная тревога и нагромождение вопросов, битва ответов во имя поисков путей к истине, демонстрация взглядов, вкусов и верований, изображение всех сторон бытия… Жюль переходил от одного ящика к другому, – его возбуждал самый вид книг, он вчитывался в названия на корешках, учился хитрой науке распознавания подлинной ценности книги, не имеющей никакого отношения к той цене, что стояла, дважды и трижды перечеркнутая букинистами, на последней странице обложки, и ему казалось, что для спокойной, счастливой жизни он должен купить и ту и эту книгу, – нет, все, и в сущности только одну, какую-то одну такую книгу, которой еще нет, ее необходимо написать, – возможно, что ее кто-нибудь уже пишет; автор ее, может быть, живет в Париже, и никто не подозревает о том, что он делает…
Жюль опускал руку в карман, нащупывал мелочь, кредитки, но, разглядев книгу со всех сторон, откладывал в сторону и из плотного ряда брошюр, справочников и романов вытаскивал приглянувшуюся ему по названию книжку и принимался читать, раскрыв наугад, спрашивая находку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112