Весною пятьдесят шестого года он отыскал салон по своему вкусу. Впрочем, этот дом нельзя было назвать салоном: в небольшом загородном особняке ученого Гедо каждый понедельник собирались профессора, сотрудники научно-технических издательств, инженеры. Разговоры велись на темы изобретательства и открытий. Жюля сразу же очаровала атмосфера этих собраний. Он забирался в уголок и внимательно слушал возникающие споры, импровизированные диспуты, жаркие перепалки горячо любящих свое дело людей. Ровно в два ночи гости желали хозяину и его жене всего доброго и расходились по домам.
Жюль познакомился с посетителями этого кружка и незаметно для себя втянулся в споры и диспуты. Заговорили как-то о том, в какой именно области науки появится наибольшее количество открытий. Хозяин назвал химию. Инженер Гош – физику. Спросили Жюля: что он думает по этому поводу?
– Прошу извинить меня, – смущенно ответил он, – я не имею специальности, я всего-навсего непрактикующий юрист и редко печатающийся литератор. Но я люблю науку. Люблю мечтать о том времени, когда человек подчинит себе природу, овладеет всеми секретами материи и установит царство разума, если позволительно так выразиться. Наиболее внушительных побед еще в нынешнем столетии я жду от тех людей, которые работают в самой таинственной, самой многообещающей области, едва разгаданной и еще не вспаханной. Я имею в виду область, связанную с громом и молнией. По-моему, именно здесь скрыты все тайны, – в силе молнии заключены все науки – и химия, и астрономия, и даже география и медицина. Я не умею выражаться точнее, умнее, – простите меня!..
– Прощаем и просим продолжать, – сказал хозяин дома. – Вот только медицина…
– Это от преизбытка благоговения моего, – пояснил Жюль. – Я очень многого жду от электричества. Оно должно осветить наши дома, дать совершенно новый вид энергии для транспорта и промышленности, и, простите, я весьма смутно и, значит, неверно представляю, как именно всё это будет выглядеть, но я страстно люблю фантазировать! Мне кажется, что если я проживу еще лет сорок, я собственными глазами своими увижу корабли, летающие над землей, приборы, посредством которых люди, находящиеся в Париже, будут переговариваться с друзьями, живущими в Лондоне… И много других волшебных вещей. Я хочу быть на уровне всех современных знаний, жадно стремлюсь к этому, стараюсь не отставать…
Он говорил увлеченно, со страстью; его слушали не перебивая, а потом спросили, откуда у него такое свободное обращение с научными и техническими терминами, как сумел он в свои молодые годы так много узнать. Жюль пожал плечами и смущенно отошел в сторону. Да и было от чего смутиться, – хозяин дома, человек очень скупой на похвалу и осторожный в оценках, сказал соседу своему, известному кораблестроителю, побывавшему на войне:
– Этот Жюль Верн еще покажет себя! Мне по душе его запал, страсть, жажда знаний. В нашем скромном кружке появился многообещающий человек. Юрист! Надо же придумать!
Многообещающий молодой человек весьма легкомысленно проводил свой досуг. По вечерам он сидел в театре оперетты, слушал Оффенбаха, посещал концерты итальянских певцов, развлекался в «Водевиле», скучал на премьерах Скриба и Лябиша. Как всё это однообразно, похоже одно на другое, – искрится и вспыхивает, но света не дает.
К перу и чернилам Жюль не прикасался. И только по вторникам он сидел в читальном зале Национальной библиотеки. Иногда сюда приходил Гедо, он подсаживался к Жюлю, и начиналась беседа – знаком, мимикой, жестами. Однажды Жюль признался Гедо в том, что он мало верит в ученых Франции. Гедо громко выругался, – он был оскорблен в своих лучших чувствах. Он покинул читальный зал, прошел в курительную и там дал волю своему гневу.
– Напрасно сердитесь, вы не поняли меня, – убеждал его Жюль. – Не меньше вашего я люблю мою родину, и я не намерен оскорблять ее, говоря, что она во многом уступает и непременно уступит Англии и Германии, – в том смысле, какой вы имеете в виду. Что тут оскорбительного! Мы – это литература, живопись, дамские наряды.
Гедо скрипнул зубами, сжал кулаки. Однако, выйдя вместе с Жюлем из библиотеки, он взял его под руку и тоном человека, примирившегося с противником, сказал:
– Забудьте мой резкий тон! Иначе я не мог, вы поймете, надеюсь. Но… ладно, не будем больше об этом. Я хочу сообщить следующее: мой друг, побывавший в прошлом году в России, говорил мне, что эта страна представляет собою грандиозную лабораторию всевозможных замыслов и открытий. Он говорил мне, что русские очень талантливы, упорны и терпеливы, и именно от них, русских, ждет мой друг почина в изобретательстве, – как раз там, где заключены любезные вашему сердцу гром и молния. Знаете ли вы Россию? Плохо? Я тоже очень плохо. Надо попросить Корманвиля подробно рассказать нам об этой загадочной стране.
Жюль улыбнулся:
– Не сердитесь, но эта загадочная страна разбила нашего Бонапарта! Мне хорошо известно, что русские очень сильны, но их беда в том, что руководят ими люди бездарные и жестокие. Русские – фантазеры и мечтатели, но крепостное право мешает им осуществить свои фантазии и мечтания. В одном салоне не так давно я встретил русского, по фамилии Соболевский, – преинтересный человек! Исключительная личность, скажу вам! Он рассказывал изумительные вещи о таланте своих соотечественников. Грустно, что мы так дурно знаем эту потрясающе большую страну. Мы, французы, легкомысленны и самоуверенны!
– Опять! – вспылил Гедо, – Вы плохой патриот, сударь!
– Плохой патриот! – вспылил и Жюль. – Плохой патриот указывает на плохое и говорит, что оно хорошее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112