– Дядя Аллан просил поцеловать тебя. Вот так… Приходил какой-то Эбенезер, я ему дал твой адрес. Кэт Драммонд…
– Что Кэт Драммонд? – Луи крепко сжал руку отца.
Сэр Томас неодобрительно повел глазами.
– Кэт Драммонд… – он махнул рукой. – Тебе приснилась непозволительно комическая история, Луи. Странно, что ты ее никак не можешь забыть.
– Такой дивный сон, папа!
– Желаю тебе хороших снов в Ментоне, Луи. Я тороплюсь. Извести, когда прибудешь, сообщи адрес отеля. Не стесняй себя в средствах. Дорожи дружбой с Кельвином. До свидания.
– Как долго я могу пробыть в Ментоне, папа?
– До полного выздоровления. Шесть месяцев, год, полтора.
– Я буду скучать без тебя и мамы.
– Развлекайся, Луи. Ты уже мужчина. Не кури! И – подальше от французских Кэт, – они очень опасны; даю слово, я это хорошо знаю.
Луи выздоровел и спустя месяц поселился в Ментоне.
Он писал стихи о своей милой, родной Шотландии, о таких простых вещах, как вереск, унылый голос волынки, щебет птиц, дым из труб таверн и харчевен… «Дисциплина и разум, сэр», – говорил он себе утром и вечером. Днем он забывал об этом, – слишком пестра и суетлива была жизнь в райском уголке, в трех километрах от границы Италии, куда неудержимо влекло Луи: подумать только – почти рядом Генуя, Милан, Флоренция… О, объехать вокруг света, и непременно на корабле, меняя его на вагон железной дороги только в тех случаях, когда это предписывали «устройство земного шара»! Везде побывать, всё поддать и чтобы всюду с тобой что-нибудь случалось – до кораблекрушения включительно. Луи и в двадцать два года был убежден, что только на море, на корабле возможны тайны и приключения, а если это не так, то их необходимо выдумать. Хватит, довольно суши, проспектов, загадочных домов! Короли, королевы, сыщики, убийцы, химики, чревовещатели, кудесники, фокусники, беглецы из тюрем, богачи Монте-Кристо и благородные бедняки – всей этой веселой публикой с преизбытком наполнены толстые книги мировой литературы.
Да здравствуют море и корабль!
Чувствовал ли Луи себя писателем? Сознавал ли он свои способности, видел ли будущее свое? Да, видел, но только в те дни и часы, когда болезнь укладывала его в постель, – только тогда с особенной, стереоскопической ясностью был виден ему лазурный берег его легкомысленных мечтаний, – легкомысленных потому, что он пальцем о палец не ударил для того, чтобы потрудиться во имя будущего. Дни шли, приходили, уходили, ежегодно отмечался день рождения, друзья и приятели желали здоровья, счастья, долгих лет, хорошей жизни. Здоровье? Его маловато. Счастье? А что это такое? Хорошая, обеспеченная жизнь? Но разве в этом счастье! Кроме того, хорошая, обеспеченная материально жизнь – вещь условная. Позвольте, в таком случае и счастье тоже условно? Конечно. А что, если здоровье и есть безусловное, одинаковое для всех счастье?
Луи сумел заставить себя работать ежедневно. Он уже скучал по дому. Как ни хорошо в Ментоне, но в Эдинбурге лучше. Сто лет назад в Эдинбурге было совсем хорошо. А кто сказал, что это действительно так? «Так я думаю, я убежден в этом, – говорил себе Луи. – В старину и легче жилось и люди были добрее».
Из Ментоны Луи уехал весною 1873 года. Портфель его был набит черновиками статей и очерков. В Монте-Карло он встретился с Кольвином.
– Мой дорогой друг и наставник, – радуясь встрече, сказал Луи, – у меня есть несколько лишних сотен франков, – не поставим ли их на зеленое сукно?
– Я привык расплачиваться за реальные вещи, – ответил Кольвин. – Приобретать иллюзии не в моем характере.
– Но есть возможность выиграть, Кольвин!
– Мы выигрываем только работая, Луи. Только, и так всегда. Вспомните Бальзака, – он проигрывал во всех своих предприятиях и спекуляциях, но он выиграл в работе и тем сохранил себя для потомства, для человечества.
– Но ему-то что из того, дорогой Кольвин! Бальзак умер, он ничего не видит, ничего не чувствует…
– Обойдемся без афоризмов для грудных младенцев, Луи! Бальзак, как и всякий другой хорошо потрудившийся в жизни, наверное, не допускал существования загробной жизни, но он ежеминутно, ежечасно был уверен в том, что лично он бессмертен для грядущих поколений. Жить с такой мыслью, Луи, – огромнейшее счастье!
– Но мне хочется выиграть за круглым зеленым столом, Кольвин! Что постыдного в этом желании? Поставить сто франков и снять пятьсот. Поставить пятьсот и унести домой пять тысяч. Ведь я живу на средства отца, мой друг!
– Не следует рисковать средствами отца, Луи. Как можно скорее приобретайте свои собственные средства.
– Каким образом? Заниматься адвокатурой? Не хочется, не люблю.
– Что вы делали в мое отсутствие?
– В ваше отсутствие я написал три стихотворения, начал статью, подлечил мои легкие, влюбился в одну даму.
– Скорее в Ментону, Луи! Боюсь, нет ли тут подвоха. Даму зовут Кэт?
Луи помрачнел. Кольвин посолил его рану.
На следующий день они вернулись в Ментону и поселились в гостинице «Мирабо». В доме напротив жили две женщины; одна из них и заняла воображение Луи. Выяснилось, что дамы приехали из России, и ту, что постарше, зовут Ксенией, а спутницу ее – Марией.
– Я намерен познакомиться с младшей, Кольвин. Научите, как это сделать.
– Я уже знаком со старшей. В моей власти представить вас младшей. Я это сделаю, но в благодарность за услугу вы обязаны ежедневно писать не менее двух страниц. Пишите о своей влюбленности, Луи, – в литературе очень много распустившихся, пышных роз и очень мало бутонов.
– Вы говорите, как француз, Кольвин! Вы совсем не похожи на англичанина.
– Это комплимент или упрек?
– Зависть, дорогой Кольвин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105