– Иногда я завидую этим темным невежественным людям.
– Что-то новенькое.
– Меня – видевшего столько смертей – вдруг ослепила мысль о смерти. О пустоте. В которую я кану. Я вдруг это отчетливо увидел – смерть и пустоту. О смерти я думал и раньше, всегда, но меня это не ослепляло каким-то яростным, беспощадным светом. Как же так? почему? за что? Была точка – оплодотворенная яйцеклетка, и она раздулась, вытянулась замечательным шлейфом и вдруг воткнулась в землю, выпустив гнилостный парок, и исчезла, растаяла, растворилась, пропала. Как это? Непонятно.
– Что ж непонятного? Так и есть: вздулась точка, вышла из берегов, потекла рекой и вдруг пропала, в песок ушла. Обдав гнилостным парком. Очень верно – гнилостным парком. Именно: гнилостный парок, и все.
– Преступно, бездарно.
Хирург оглянулся.
Падает снег.
Хирург бросил давно угасшую сигарету, нагнулся, зачерпнул снега, растер его по лицу.

8

Ну что? ты видела Осадчего? Осадчего? Да. Он приходил? Да. Ночью.
День был бел, тих, пухл. Снега нападало порядочно, провисли брезентовые крыши. Мраморная закуталась в молочные пелены и не была похожа на себя, и весь город был другим – мягким, чистым. Евгения и машинистка возвращались из столовой после обеда, и машинистка спросила об Осадчем, Евгения ответила, машинистка вытаращилась на нее и приостановилась… То есть как? Вот так: я увидела снег и вышла посмотреть, и он появился. Следил? Ну уж нет, следить мог бы другой, например, Ямшанов, он профессионал. Ну, макака тоже профессионал. Не называй его так. Машинистка глянула сбоку на Евгению. Боже, Катя, не смотри на меня так. Как я смотрю? Как прокурор. Я не смотрю. Нет, смотришь. Хорошо, хорошо, я буду смотреть, как адвокат. Машинистка состроила умильную мину: те-те-те. Евгения засмеялась, блестя крупными темными глазами, показывая зубы, раздувая ноздри. Те-те-те, – продолжала машинистка; вобрав голову в плечи, хитро сощурившись, она подступила к Евгении вплотную и погладила ее по плечу. Ну, похожа я на адвоката? Она была похожа на мышь, подкравшуюся к сыру. Ты похожа на карикатурного агента ЦРУ из «Правды». Те-те-те… а на Ямшанова? Чуть-чуть. Ну! ну и что же? что же он, Женя? Что? ничего. Евгения пожала плечами. Я надела куртку, повязала платок и вернулась на крыльцо. В библиотеку не пустила? молодец, Женя! и что?.. Ничего, я стояла под навесом, а он под снегом, у него на голове был сугроб и на плечах огромные белые горбатые погоны. И что дальше? Поговорили, и он проводил меня домой… Катя, извини, но сегодня я ни-ку-да не пойду, буду спать и спать. Ты обижаешься? Нет, но ключи от библиотеки ты дашь? Ключи?.. дам. Но будь осторожна, – кто-то ходит под окнами. Понятно кто – разведчик. Нет, он случайно проходил и увидел меня на крыльце. Ты и поверила… он охмурил тебя. Он тебе понравился? эта краснорожая м… этот маньяк? Он жалкий. Машинистка поперхнулась и закашлялась. Катя, в общем, будь осторожна, – донесут Ольминскому – будет большой скандал. Жалкий?.. хх!

* * *

Под вечер в библиотеке стали появляться солдаты, прапорщики и офицеры. Уже было сумеречно, и Евгения зажгла свет, но окна пока не зашторивала, чтобы время от времени смотреть на пасмурный бледный вечер и острее ощущать библиотечный уют.
Пришел хирург. Он был хмур, несвеж. Спросил, не выписывается ли журнал «Наука и религия». Нет, не выписывается. А дневники и философские работы Толстого есть? Нет. А вообще что-нибудь философское? какие-нибудь труды, брошюры? Евгения молча показала шариковой ручкой на стеллаж за своей спиной, полки которого были плотно уставлены темно-синими, почти фиолетовыми тяжеленькими томами, на новеньких добротных корешках золотились цифры и буквы. Хирург вздохнул.
– Знаете, я заказываю одно, но всегда присылают совсем другое. Заказываю Ремарка – присылают Фадеева, Достоевского – доставляют Горького, вместо Лермонтова – Исаева, Исаковского. – Евгения улыбнулась, развела руками. – Видимо, надо самой ехать в Кабул.
– Это опасно. Обойдемся как-нибудь без Ремарка. А товарищ хирург без философии. Верно, товарищ хирург? – спросил один из офицеров.
Хирург, листавший какую-то книгу, взглянул на него.
– Мм?..
– Можете потерпеть без философии?
– Нет, – рассеянно ответил хирург.
– Что это вас разобрало?
Хирург молчал.
– Разберет тут, – подал голос другой офицер.
– Да, скверно год начался, – сказал первый.
– Интересно, сколько ему дадут?
– Я бы на его месте пустил пулю в лоб.
– Да он бы, может, и пустил, да где пистолет?
– И главное, из-за чего? Ну, съездили бы друг другу по мордасам.
– Жалко, такие ребята,
– Да, скверно год начался.

* * *

Осадчий увидел, что в библиотеке еще людно, и прошел мимо. Может быть, она придет ночью. Хотя чудеса не повторяются.
И действительно, ничего не повторилось, – ночью крыльцо пустовало, он взошел на него, подергал за ручку, постучал… никто не откликнулся.
Осадчий свернул за угол.
– Ты? Сергей Николаевич?..
– Добрый день, – откликнулся Осадчий.
– Что, не спится?
– Да что-то…
– Кого-то ищешь?
– Нет.
– А я уже подумал: снова побег, снова разведрота в погоню… И снова бой, покой нам только снится. И снова Карьяхамада… Тебе, Сергей Николаевич, она не снится?
– Кто?
– Ну деревня эта, за которую отдувается один Крабов.
– Нет…
– А мне бы снилась. Если бы я там нашкодил и подельника моего арестовали, – снилась бы деревня и как за мной приходят.
– Почему она должна мне сниться?
– Ну как почему, Сергей Николаевич. Потому что добивал-то ее ты, а следствие еще не окончено. Там решили: хватит и одного, инициатора. И по-своему они правы. У Лондона есть один любопытный рассказ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98