Колонна уверенно идет среди скал, но никто ни в чем не уверен. Советник-генерал встречался в степи с предводителями отрядов, контролирующих эти земли, и договорился, что колонну пропустят к пакистанской границе, где сейчас идут бои между правительственными войсками и отрядами Хекматияра, – и затем, после выполнения задачи, выпустят. Предводители отрядов согласились и получили несколько машин с продовольствием и медикаментами. И вот колонна идет среди причудливых скал, кое-где в скалах чернеют пещеры, а на обочинах чернеют сгоревшие машины, дорога изрыта воронками; скалы молчат, предводители держат слово, мирно впускают колонну в свои владения, – пока впускают: что будет дальше, за следующим поворотом, неизвестно; и неизвестно, не позабудут ли предводители данное обещание, когда колонна будет возвращаться, – может быть, переводчик неверно перевел какое-нибудь слово, и предводители согласились только впустить советскую колонну, иногда так поступают овчарки, стерегущие дом: вход свободен, а назад продирайся сквозь зубы.
Колонна уходит все глубже в огненный мир песков и камней. Далеко впереди стоят горы. Мухобой дремлет за пулеметом. По горячей зеленой броне тягача скользит серый прах, серый прах осыпает руки, одежду. Жирно коптит выхлопная плоская широкая труба. Качаются гибкие антенны. Мелодично звенят и хрустят траки гусениц. Тягач, покачиваясь, объезжает воронки, идет мимо скал с пустыми глазницами. Фляжка. Немного отхлебнуть, смочить пересохшее горло. Нагретая вода увлажняет язык. Скалы молчат. Колонна идет, роя песок, взвихряя пыль, раскалывая камешки, идет между скал, ощетинившись стволами. Остановка. Мухобой вздрагивает, открывает глаза, мутно глядит по сторонам. Это что? Рио-де-Жанейро. Фуу, башка… Глаза Мухобоя налиты кровью, по толстым щекам течет грязный пот; он морщится, трет виски. Колонна трогается. Начинаются горы. Скалы позади. Впереди серые хребты, сизые вершины. На зубах песок, на губах пыль. Вверху синее небо, солнце, в синеве парит птица. Изнуряющий лязг, изнуряющее тарахтенье, изнуряющий рокот. Во рту вкус солярки. По горячему лицу текут струйки. Липкие руки лежат на автомате.
Пускай они ударят.
Пускай ударят сейчас, если они должны ударить. Пускай начинают. Мы ответим. И этот нарыв, наполненный лязгающей, тарахтящей и грохочущей вонючей тишиной, наконец лопнет.
Пускай начинают.
Начинайте.
Я жду.
Не отвечают, молчат, купленные жратвой и бинтами, и мне уже нечем дышать в этой гнойной гремучей тишине, – ее нужно прорвать и освежить кровью металл, песок и камни.
Корректировщик-Черепаха свинтил крышку, приник к фляжке, судорожно глотает, позабыв, что воду следует беречь. В горящей синеве картонный темный силуэт. Завинчивает фляжку, глядя на птицу. Колонна идет по долине между невысоких конусообразных гор, въезжает в ущелье, проходит его, пересекает реку – солнечные фонтаны бьют из-под колес и гусениц; впереди зеленеют деревья, в их тени стоят глиняные дома. Колонна проходит через кишлак, движется дальше, к хребтам, поросшим редкими деревьями, и вдруг открывается тесная долина, сжатая столообразными хребтами, поперек долины лежит небольшой хребетик, испещренный кедрами, над ним возвышается второй крапленый хребет, загибающийся к югу, уводящий взор в даль, застроенную вершинами, хребтами, скалами. В долине стоят палатки, машины, орудия, на краю обоих столообразных хребтов также белеют палатки, а на правом рядом с палатками сидит вертолет, может быть, два вертолета, снизу не разглядишь.
По ближнему поперечному кедровому хребту прыгают огни, среди деревьев вырастают коричневые грибы. И уже сквозь лязг и грохот машин долетают звуки пальбы и взрывов. Колонна приближается к лагерю, и все вдруг слышат музыку, самую настоящую живую музыку: трубят трубы, звенят тарелки, бухают барабаны. Колонна входит в лагерь, солдаты и офицеры, оглушенные музыкой духового оркестра, растерянно смотрят на белозубо кричащих афганских солдат, забрасывающих запыленные танки, бронетранспортеры и тягачи букетами из трав, кедровых веток и цветов. Шурави! Шурави аскар! Шурави Ваня! Душман мурд! – орут белозубые рты. Смуглые руки тянутся снизу к тем, кто сидит на броне. Смущенно улыбаясь, солдаты и офицеры, закиданные травами и цветами, пожимают протянутые руки. Шурави Ваня! Душман – мурд! Ура! Салям алейкум! Ура! Друг! Оркестранты, вылупив глаза и напыжив щеки, исполняют какой-то варварский марш. Появляется усатый офицер с мегафоном. Оркестр продолжает терзать слух дикарской музыкой. К нему подбегает солдат и что-то кричит, оркестр понемногу успокаивается; но один трубач с закрытыми в экстазе глазами еще трубит, трубит и ничего не слышит, как токующий глухарь, – его пихают в бок, он открывает глаза и умолкает, радостно улыбаясь советским: ну как мое соло? Усатый офицер в щегольской заломленной фуражке, начищенный и бравый, кричит по-русски в мегафон: Брать!я! по оружь!ю! Слава! Победа! Ура!
Видно, туго им здесь приходится.
Весь вечер советские обустраиваются, роют окопы для себя и для орудий и капониры для машин. В сумерках появляются афганские солдаты с чанами и мешками, – в чанах рис с бараниной, изюмом и морковью, в мешках лепешки и связки зелено-желтых бананов. Бакшиш, Ваня! Пришедший с ними советник, пожилой обрюзгший мужчина в форме защитного цвета без погон и знаков, говорит, что здесь есть река и можно пойти умыться. Офицеры уводят подразделения под столообразный хребет, где среди раскаленных камней, песка и кедров журчит и колышется, дышит влагой в лицо река. Солдаты сбрасывают одежду, лезут в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98