«А он подозрителен», – подумал Виленкин. Он досадливо поморщился и повторил, что видел крысу собственными глазами. Василий Логинович вдруг согласился. Да, впрочем, возможно. Он давненько сюда не наведывался. И у его сынов крыса могла и проскочить. Особенно у среднего, у Гарика.
– Ну вот что, – сказал он, – места нам хватит. Садись-ка к печке, подбрасывай дровишек. А я схожу к Няньке.
Удивительным казалось, что няньки бывают не только у поэтов и барчуков, но и у таких, вовсе не лирических мужиков. Слышно было, как Василий Логинович тяжело идет в сенях, ступает на крыльцо. Виленкин прошел к печке, постоял. Здесь дрова ощутимо излучали тепло.
Огонь нежно вгрызался в кору и древесные ткани, он был прозрачен, призрачен, но плотное дерево пропускало его вглубь, расступалось, чернея, потрескивая, вздыхая. Это было похоже на какое-то наваждение. Пламя иногда вдруг всплескивалось, закипало желтизной. В огне было что-то, как ни крути, метафизическое. И на ум приходила, пожалуй, «Поэма экстаза», полет трубящей упоительно солнечной птицы скрябушки и завораживающий «демонический» напев скрипок – утонченно-варварская музыка, изящное язычество: язычество гостиных.
Поднимаясь на крыльцо, Василий Логинович посмотрел в окно. – Виленкин, услышав скрип, обернулся. Одновременно они увидели друг друга, Виленкин – отца Гарика в светлой куртке, серой «тирольской» шляпе, Василий Логинович – товарища сына, простоволосого, в расстегнутом черном пальто.
Значит, остался, подумал Василий Логинович.
Значит, останусь, решил окончательно Виленкин.
– Как поживает няня?
– О-о, уже потеплее, – сказал Василий Логинович. – Нянька? Ничего. Еще крепкая. Нас с тобой переживет.
Виленкин посмотрел на него. Василий Логинович снял куртку.
– Пожалуй, тепло?
– У печки да.
– Я люблю прохладу, – сказал Василий Логинович, приглаживая волосы.
Вчера я ее тоже любил, подумал Виленкин.
– А я нет.
– Мерзляк?
– Зимой хочется куда-нибудь...
– На юга.
– Да, в Италию.
Василий Логинович присвистнул.
– В наше время Ялта была. Я бы, пожалуй, в Германию еще съездил.
Виленкин посмотрел на него.
– Да, – ответил Василий Логинович на его взгляд. – Немцы у нас гостили? Ну и я бы. С ответным визитом. Вежливости. Вот здесь, в этой избе, пятеро солдат жили. Тогда, правда, перегородок не было. Одна большая комната. Сигареты на печке сушили. Вот здесь. Я потихоньку таскал. Раз полез, задел крынку – вдребезги. Молока лужа. Я оцепенел. Замер. И в это самое время, представь себе, открывается вот эта дверь и входит немец. Глядит. У меня сигарета. Но он на меня лишь мельком глянул. Все внимание на лужу. Качает головой. Ай-я-яй, матка, матка! Мол, сейчас мать придет, она даст тебе. И начинает вытирать тряпкой лужу. Я ни жив ни мертв, спрыгнул, собираю черепки.
– И что?
– Успели. Мать ничего не заметила.
– А молоко?
– Ну, пропало вместе с крынкой. Может, те же немцы унесли. Тут уж...
– Странно.
– Хотя они у нас ничего не брали. А за воровство здорово секли. Но я любил всякие рискованные дела. Сигареты эти бегал курить в Ганночкин ров. Лягу под куст, задымлю, – Василий Логинович показал, как он дымил. – Покурю, потом мед ищу. Пчелу выслежу и иду за ней. Она приведет в конце концов к кочке. В кочке улей. Помечу веточкой, сбегаю за водой, в шапке принесу, лью в лаз, потом кочку вскрываю, достаю соты, жую. Негусто, но вкусно.
– Никогда бы не подумал.
– Да, – согласился Василий Логинович, – на первый взгляд, ничего съестного, кочки, трава. А в ней мед. В зарослях терновник, знаешь дикую сливу? Рыба. Прожить можно, надо только приглядеться. Ну и подсуетиться, – Василий Логинович оглянулся на стол. – Хлеб есть у нас?
Виленкин кивнул.
– Хорошо, – сказал Василий Логинович. Он нагнулся и отвернул палас. Под ним оказался погреб. Небольшой погребок. Виленкину пришлось спуститься в него и достать банку с огурцами.
– Набери и картошки себе. Ты здесь останешься, а я завтра уйду.
Виленкин вылез из погребка, смахнул с плеча паутину. Василий Логинович предложил ему снять пальто и нашел меховую безрукавку. Намыл полный чугунок картошки, поставил его в печь.
– Да ты все еще трусишься, – сказал он Виленкину и позвал его на старое место, к печному зеву. – Грейся. А ведь мороза еще нет. Так, прохладно. Еще этот снег начисто стает. Что же ты будешь делать зимой?
– Не знаю, – сказал Виленкин, как будто ему предстояло пережить первую зиму.
Василий Логинович рассказал, что последние двадцать лет провел за Полярным кругом, на реке Усе. И там, конечно, были жестокие морозы; балок – вагончик жилой – заносило, с крыши можно кататься на санках. Отапливались электричеством. И разве сравнишь обогреватели с русской печкой. Как-то из строя вышла станция, и неделю грелись у костров, спали в шкурах, в десяти одеялах, как медведи в берлогах. Казалось бы, в такие морозы без обогревателей не выжить. Но ничего. Один только грузчик приморозил пальцы, да и то по пьянке, – ему мякоть потом срезали.
Виленкин невольно содрогнулся.
– Ничего страшного, – заметил Василий Логинович. – Пальцы почти целы. Человек вообще прочная штуковина.
Василий Логинович нарезал хлеб, выложил на тарелку огурцы.
– А ты с Егором работаешь? Коллеги?
– Нет.
Василий Логинович внимательно посмотрел на Виленкина, на его бородку.
– Ну, надеюсь, – сказал он с улыбкой, – не по священному ведомству?
– Что? – не понял Виленкин.
Василий Логинович потрогал свой подбородок.
– В том смысле, что не имеешь отношения к попам?
Виленкин покачал головой. Василий Логинович удовлетворенно кивнул.
– Да нет, конечно, я их за версту чую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27