– Извините меня, – сказал Гарик, обращаясь ко всем, – но это полная несуразица.
Внезапно он успокоился и заметил, что отец, видимо, плохо исследовал вопрос об исторических самураях и камикадзе. Ничего женского и истерического в их отношении к смерти никогда не было и быть не могло, ибо бесстрастное восприятие смерти воспитывалось у них с младых ногтей. Гарик прочитал небольшую лекцию в доме с осенними зеркалами, с монохромно окрашенным фарфоровым чайником на столе – лекцию о смерти в Японии.
– Один пример: умирает от болезни правитель, семнадцатилетний вассал – недавно, кстати, женившийся – припадает к его стопам, вымаливая дозволение умереть вслед за господином. Ибо не получить разрешения равносильно приговору к позорной жизни.
Василий Логинович вздохнул и сказал, что все это настоящая муть, если уж так захотелось – делай молча. На что Гарик ответил пословицей: смерть без дозволения – собачья. Василий Логинович сказал, что он такой пословицы не знает.
– Это самурайская.
– А я русский. И эти самураи, как в театре, – подвел итог Василий Логинович, – шагу не ступят без ужимок и прыжков.
– Именно ритуал превратил животное в человека, – парировал Гарик.
– Но этот же ритуал может превратить его в куклу, – подал голос Виленкин.
Василий Логинович с благодарностью посмотрел на него. Гарик тоже взглянул на Виленкина и спросил, готов ли он.
– Тогда поехали.
– Ну, жду вас обоих, тебя и маэстро, – сказал Василий Логинович.
– Я только привезу Петра и уеду.
– Завтра суббота?
– Да, но Галке в музшколу.
Василий Логинович нахмурился.
– Может она один раз в трамвае доехать? С мамкой? Или пропустить, невелика беда. Занятий этих будет еще много. А мы посидим втроем, поговорим.
Гарик отрицательно покачал головой.
– У каждого своя Железная леди, – пробормотал Василий Логинович.
Они прошли в сени. С крыльца Виленкин покосился на окно. Василий Логинович сидел, опустив лобастую голову. И тут-то он вспомнил, что за отрывок вызывал из музыкальной шкатулки этот человек: реприза второй части «Героической».
Яблоки цепенели в холодном тумане. Ярко и твердо выступали, круглясь, яблоки.
Они миновали сад, сели в автомобиль, Гарик повернул ключ зажигания. Тронулись. Доехали до колонки и там развернулись. Мимо проплыл сад, дом, – на крыше петух.
Да, тема напора.
Выехали из тополевых врат, из тополевой арки. Гарик достал сигарету, включил зажигалку.
Крест на обочине. Разбился, наверное, кто-то... Хотя на этой дороге в колдобинах разве можно набрать такую скорость?
Поля простирались в туман. Чернели перелески.
– «Мы едим, испражняемся, спим и встаем, – вдруг начал декламировать Гарик. – Таков наш мир. Все, что нам остается кроме этого, – умереть». Иккю.
Шелестели шины.
– Я забыл предупредить, – сказал Гарик, – что может нагрянуть старик. Просто не думал, что действительно приедет. Он последнее время торчит в городе. Хотя поет дифирамбы деревне. Ну а других критикует за расхождение слов и дел, – Гарик взглянул на Виленкина. – Не достал он тебя своими разговорами?
– Твой отец – живой сборник рассказов.
Гарик стряхнул пепел в окно.
– Да, в первый раз интересно.
– Он сказал, что собирается переселиться сюда, в деревню.
По лицу Гарика пробежала нетерпеливая улыбка.
– Пустое. Он боится деревни.
– Почему?
Гарик пожал плечами.
– Мне показалось, твой отец уже ничего не боится, – возразил Виленкин.
– Я тоже всегда так думал, – сказал Гарик.
– Но он же там остался.
– Это очередная ссора с женой. Он приехал, чтобы повидаться с Нянькой.
Виленкин взглянул на него. Вот как? Гарик перехватил его взгляд и усмехнулся.
– Да, вы оказались друзьями по... по... Несчастье ли это, а? или что?
– Не знаю.
– Вообще у них это время от времени происходит. Но в этот раз что-то особенно затянулось... Она ушла к своей дочке или к сыну-попу и отказывается возвращаться. И хорошо! Он мне сам говорил, что мечтает жить свободно, без женщины, что женщина ему враждебна, как смерть, и так далее и тому подобное.
Виленкин кивнул.
– Что, – спросил Гарик, – тебе он это тоже говорил?
– Да.
– Я его не понимаю, – сказал Гарик. Он, видимо, колебался, продолжать ли этот разговор, но, не удержавшись, добавил: – Жена, преисполнившись решимости, требует, чтобы он освободил ее квартиру и убирался куда угодно – к своим сыновьям – нас трое – или в деревенский дом. Стеснять сыновей ему не хочется. Поселиться в деревенском доме и зажить в одиночестве у него не хватает духу, хотя в это и трудно поверить: в письмах с Севера только и разговоров было о дедовском доме, о том, как этот дом и участок превратятся в барскую усадьбу; чертились планы, составлялись сметы... Отец не подозревал, что у нас есть своя жизнь. Да, собрать нас оказалось не так-то просто. Родовые принципы нами давно похерены. То же и ее дети. Каждый сам по себе. И это не так уж плохо, а? Когда никто к тебе не лезет. И как бы мы ни роились, все равно мы все в одиночестве. И я, например, этого не боюсь. А он почему-то боится.
– Наверное, потому, что он... стар?
– Не знаю, – ответил Гарик, выщелкивая окурок в приоткрытое окно.
Виленкин понял, что эта тема исчерпана.
Автомобиль вырулил на шоссе.
– На чем дочка играет?
– На скрипке. А у соседей внизу – на пианино. Звукоизоляция – пшик, храп слышен. У китайцев была такая казнь: музыкой. Приговоренного помещали в камеру и оглушали его день и ночь угрожающей музыкой. Музыканты менялись, а слушатель нет. В конце концов он разбивал себе голову. Жена в вечной прострации.
– Меня раздражают музыкальные киоски, – сказал Виленкин.
– Понимаю, – ответил Гарик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27