– Все хаваешь и хаваешь, а мяса нэ нарастишь никак. Тэбя дэвушки лубит нэ будут. Они упитанных лубят.
– Ну-у, – Шварев расправил плечи, – ну-у, Мамед, у вас, может, животами бабочек и удовлетворяют, а наших матрешек... им надо что-нибудь посущественней! – Он взглянул на Опарина и прикрикнул: – Что лыбишься! Жри быстрей, на операции все быстро нужно делать: жрать, с...
Опарин перестал улыбаться, запустил ложку в розовую мякоть и вдруг сказал:
– Товарищ сержант, хотите? Мне что-то не лезет, я вон лучше сырку пожую.
Костомыгин взглянул на Опарина и отвернулся.
Все-таки порядочная скотина этот Опарин. Старается во всем угождать «старикам», надеясь, что они благосклоннее к нему будут и перестанут каждую минуту оскорблять и угнетать. Он единственный из «сынов», кто стирает носки и одежду старослужащим. Остальные наотрез отказались и были биты жестоко, но зато теперь с этим никто к ним не пристает, а Опарин обстирывает всех «дедов» и поныне.
«Кто гнется, того и гнут», – предупреждал старший брат, и Костомыгин, послужив немного в армии, убедился, что это так. Только он прибавил бы теперь к сказанному братом вот что: но нужно всему знать меру. Вон Крылов, он не знал этого, его строптивости не было предела, он отказывался выполнять даже самые необидные и мелкие поручения «дедов», и ему устроили «жизнь по уставу». Ни один человек в армии не живет по уставу; ежедневно и еженощно неукоснительно выполнять уставные требования и предписания – это выше человеческих сил, и ни рядовым, ни генералам, ни маршалам это не под силу, и самый бравый вояка взвоет в первый же день «жизни по уставу». И Крылов не выдержал и написал домой мрачное и правдивое письмо. Родные отослали это письмо в Министерство обороны, и вскоре в полк прикатила гремящая «телега», начались расследования. Крылов призывал «сынов» рассказать всю правду, но никому не хотелось рассказывать правду; «сыны» трезво рассудили, что всех «стариков» в дисбат не упекут, наказать могут одного-двоих, а с остальными придется как-то сосуществовать, – и Крылов оказался в одиночестве. В ходе расследования выяснилось, что его кантовали законно – по уставу, и дело прикрыли, а Крылова отправили служить в подсобное хозяйство – на свинарник. Костомыгин часто видел его возле столовых: грязный, небритый Крылов выносил баки с объедками и опрокидывал их, обливая жижей руки и сапоги, в железную столитровую бочку на колесах, – эту «двуколку» таскал белый трофейный ослик Дух.
Нет, всему нужно знать меру. Меры не знал Крылов, меры не знает Опарин, – даже если он и впрямь не хочет есть, мог бы предложить фарш кому-нибудь из своих, хотя бы и ему, Костомыгину. Да, вот два полюса: Опарин и Крылов, и нужно ни туда, ни сюда не скатиться. «Напишу брату, что он скажет на это?» – подумал Костомыгин.
– Слушай! – резко сказал Шварев. – А ежели, к примеру, зимой мне будет холодно, отдашь свою шинель? Знаешь, какие тут зимы? У-у!
– Э, да ты зимой будэшь мамкины блыны хавать, – напомнил Мамедов.
– Погоди, Мамед, – отмахнулся Шварев. – Ну, Опарыш, отдашь?
Опарин испуганно поглядел на него.
– Отвечай.
– Если очень нужно будет... – пробормотал Опарин и умолк.
– А если бы у тебя баба тут была, уступил бы бабу?
– Ну, вы скажете, товарищ сержант, – застенчиво улыбнулся Опарин.
– Нет, но предположим. Отвечай.
Опарин растерянно заморгал.
– Отвэчай, чморына болотная, – процедил сквозь зубы Мамедов, улыбаясь глазами.
Опарин вздрогнул и сказал едва слышно:
– Это слишком...
– Что-о? – вскричал Шварев.
– Слишком фантастический пример, – добавил Опарин.
– А, жук! Тварь скользкая. Какой ты разведчик? Тебя нужно гнать вслед за Крыловым. Жри свой
фарш. Не хочется ему. На операции надо жрать через силу.
– Как похаваешь, так и повоюешь, – вставил Мамедов.
– Ясно? – спросил Шварев. – Это уже вторая ошибка. Помнишь первую?
– Помню, – уныло ответил Опарин, принимаясь за фарш.
Шварев закурил и взглянул рассеянно на Костомыгина.
– Костыль, а ты что отвернулся? Гордый, да?
– Просто смотрю на кишлак, – откликнулся Костомыгин.
– Нэ-э-т, – сказал Мамедов, – нэ просто. Он прэзирает Опарыша.
– Ты презираешь Опарыша? – спросил Шварев.
– Нет, – соврал Костомыгин.
– Ну, а то гляди, в два счета превратишься в Опарыша.
– Вообще-то сыны припухли, – заметил Мамедов, прихлебывая из фляжки. – Я вчэра потрэбовал цивыльную сигарэту, а Костыль нэ принес.
– Серьезно? – Шварев, сощурившись, уставился на Костомыгина.
– Надо, надо подкрутыт им гайки. Мы всё Опарыша воспытываем, а про остальных забыли.
– Так, – сказал Шварев. – Вернемся в полк, Костыль, и мы с Мамедом увидим пачку «Явы», Опарыш сосчитает до ста, и мы увидим пачку «Явы». Понял?
– Понял, – отозвался Костомыгин.
– Что?
– Так точно, – поправился Костомыгин.
– Эх! эх! прыпухли! – покачал головой Мамедов.
Позавтракав, все уселись на верху машин, и колонна тронулась в обратный путь.
Возле кишлака на берегу той реки, что так красиво мерцала под луной минувшей ночью, колонна нагнала старенькую желтую открытую «тойоту», набитую вооруженными людьми в разноцветных чалмах и просторных одеждах. Рядом с шофером сидел худощавый усач в форме офицера царандоя. Он вышел из машины и, улыбаясь, направился к БМП ротного.
– Мондана бощи хуб ести! – поприветствовал он ротного.
Ротный наклонился с машины и пожал его смуглую руку.
– Как дела, Акбар?
– Хуб, командир, – ответил офицер, выискивая среди солдат на БМП кого-то. Увидев таджика Кучечкарова, он махнул ему рукой: – Ахат!
– Эй, Кучечкаров! – позвал ротный, обернувшись назад.
К ним подошел хрупкий чернявый солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50