Притихшие сидели ребята в радиоузле.
Тетя Клава не заставила себя долго ждать. Словно вихрь, ворвалась она в радиорубку и на миг замерла на пороге. Это была рослая женщина с широким добрым лицом. Всплеснув руками и воскликнув: «Господи, боже мой! — она бросилась к Верочке Королевой и, прижав ее к своей большой груди, принялась целовать и плакать.
— Сиротиночка ты моя… — запричитала, всхлипывая, тетя Клава. — Как я рада, что ты нашла меня. Я тебя сразу узнала — вылитая Люда. А Люда? Где твоя мама?
Люся растерянно смотрела на свою тетю, сжимавшую в могучих объятиях Верочку, и молчала.
— Отпустите меня, — наконец обрела дар речи Верочка, ошарашенная таким натиском не менее Люси. — Вы вовсе не моя тетя…
— Как не твоя? — опешила женщина и медленно повернула голову к радисту. — Ты что же это, мухомор паршивый, бередишь бабье сердце?! Про что ты сейчас долдонил по репродуктору? Делать мне нечего, что ли? Ты за меня план будешь выполнять?
Рослая женщина неумолимо, как вал, надвигалась на маленького сгорбившегося радиста, который с достоинством отступал в угол.
— Опомнись, Клавдия, — мужественным голосом говорил радист. — Уж ежели ты не знаешь, кто твоя племянница, то откуда мне…
— Здравствуйте, тетя, — тоненьким голосом произнесла Люся.
Тетя Клава секунду смотрела на нее, потом, всплеснув руками и воскликнув: «Господи ты боже мой!» — с таким же энтузиазмом бросилась к ней…
И вот уже три дня вся компания гостит у доброй тети Клавы. Но, как говорится, пора и честь знать. Кроме них в доме тети Клавы жила семья эвакуированных из-под Бреста: пожилая, с измученным лицом женщина с двумя маленькими мальчиками.
Тетя Клава жила одна, мужа и сына призвали в армию. К Люсе она сразу привязалась и, прибежав с фабрики, первым делом спрашивала, где племянница. Она уже успела сшить Люсе платье и белье. До войны тетя Клава работала в трикотажном цехе, где шили детские вещи.
К Верочке тетя Клава тоже относилась с нежностью. На следующий день она принесла точно такое же платье и белье Верочке. И даже предложила остаться у нее.
— Директор у нас мужик хороший, — уговаривала тетя Клава. — Поговорю с ним, возьмет вас на фабрику. Работы невпроворот. У нас такие же девчонки работают, как и вы.
Верочка обещала подумать.
Девчонки ушли в лес за земляникой, а Витька, Сашка и Коля лежали на берегу. Теплое солнце, плеск воды, гудение проносящихся мимо шмелей — все это было так непривычно после стольких дней постоянных тревог и опасностей. И этот тихий рыбак с длинной удочкой. Он сидел в лодке и смотрел на поплавок. На кувшинках нежились синие стрекозы, сновали по воде разные букашки. Даже не верилось, что где-то в сотне километров грохочут пушки, взрываются бомбы, умирают люди.
И немецкие самолеты здесь пролетали редко. Как только в небе появлялась серебристая точка, тащившая за собой широкий шлейф, так сразу начинали долбить зенитки, но в самолет почему-то не попадали, хотя синее небо от разрывов снарядов становилось рябым.
Белый городок всего только один раз бомбили. И то ночью. Бомбы упали на шоссе, несколько штук угодили в канал. Утром и взрослые, и дети собирали в лодки оглушенную рыбу.
Если появлялись в небе «юнкерсы», тотчас с ближайшего аэродрома поднимались наши ястребки и устремлялись за ними. Местные ребята говорили; наши истребители уже сбили три немецких бомбардировщика.
Раздался всплеск — рыбак тащил из воды крупную плотвицу.
— Этот с голоду не помрет. — заметил Сашка.
— Кто тебе мешает — лови, — посоветовал Витька.
Сашке, пригревшемуся на солнце, было лень вставать, но когда рыбак таким же манером вытащил еще одну рыбину, не выдержал и встал. К сараю тети Клавы были прислонены две кривые удочки. В рюкзаке у Ладонщикова лежали крючки, лески, поплавки. Почему бы не половить?
Сашка ушел приводить в порядок снасть, а Коля и Витька остались лежать на песке. Бэс еще больше похудел: кости да кожа. Большой нос на солнце пригорел и облупился. Третий день Коля блаженствует в гостях у тети Клавы. Никуда не надо идти, можно лежать на берегу и смотреть на небо. Гостеприимная хозяйка раздобыла где-то у соседей целебную мазь и лечит Колины ноги. Бэс говорит, что здорово помогает. Он уже перестал хромать. Тапочки свои выбросил. Тетя Клава разыскала ему вполне приличные брезентовые туфли. Раньше они принадлежали ее мужу. Теперь муж ее носит крепкие солдатские башмаки и длинные зеленые обмотки. Ни к чему ему белые брезентовые туфли.
— Знаешь, что я надумал, Витька? — сказал Коля, пристально глядя на маленькое облако, под которым резвились стрижи. — Пойду в военкомат.
— Кто же тебя, очкарика, в армию возьмет?
— Сейчас возьмут, — сказал Коля.
— Куда-нибудь в обоз.
— И в обоз пойду.
— Ты длинный. Тебе можно восемнадцать лет дать… В очках-то!
— Посмотрел я на них… Этот офицер, который Солю… Какое-то чудовище! Я никогда не забуду его глаза. Это глаза садиста.
— Меня не возьмут, — вздохнул Витька. — И близко не подпустят!
— Дадут винтовку, научат стрелять… Я им и за отца, и за Солю… За все!
— За отца? — спросил Витька.
Коля сел и достал из кармана брюк свернутую в несколько раз старую газету. Развернул и протянул Грохотову.
— Вот, читай.
Это была их городская газета. На последней странице сообщалось, что на своем посту героически погиб Тимофей Ильич Бессонов. Была помещена фотография: гроб с телом Бессонова, установленный на грузовике, и толпа людей.
Потрясенный Витька отдал газету.
— А что же этот… Квас?
— Соврал.
— И когда ты узнал?
— В городе, — ответил Коля. — Помнишь часовню, где Гошка прятался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103