– А в чем?
– Не знаю. Ты должен это лучше знать. Ты умный, Алекс, и добрый, да, не спорь, ты только внушаешь себе, что злой и… – Она замолкла, не отрывая от меня глаз. Боже, сколько в них было тепла!
Я не выдержал и отвернулся.
– Пойдем, Салли, – сказал я, – а не то там Бог знает что подумают.
Она без слов последовала за мной.


***

Ужин закончился; Брауны, не засидевшись, благополучно отбыли, а Салли, сославшись на головную боль, ушла к себе. Мы с отцом опять остались наедине.
Он был в раздраженном состоянии; с ним это всегда случалось после выпитого. Я сидел, бездумно перелистывая журнал, в то время как отец ходил по гостиной тяжелыми неровными шагами.
– Будет дождь, я это чувствую! – желчно прервал он наконец томительное молчание. Я посмотрел на него, но не ответил.
Неожиданно он остановился передо мной; с момент потоптался на месте, потом спросил:
– Что случилось с Салли за ужином?
– Не знаю… женские капризы.
– Капризы! Знаем мы эти капризы! Секретничаете все! – Он сказал это полушутя, но тут же опомнился, заметив, что я нетерпеливым движением захлопнул журнал и бросил его на диван. – Нет, я шучу, ты не подумай, – забормотал он, усаживаясь рядом. – Меня только беспокоит ее состояние. Нервная какая-то стала и все молчит. – Отец потянулся за коньяком, но я отодвинул бутылку.
– Довольно на сегодня! – твердо сказал я. Он подчинился.
– Ты знаешь, – продолжал он, – я совсем не умею с ней говорить. Стараюсь ее развлекать, вожу в гости, в театр, а как останемся одни, слова не могу из себя выдавить. Совсем как чужие. – Он поник головой, помолчал, потом жалобно посмотрел на бутылку. – Одну только, – робко попросил он, – последнюю!
Я налил ему. Мы сидели молча. Отец, смакуя, прихлебывал из рюмки. Я чувствовал, что ему хочется что-то спросить, и не ошибся.
– Алекс, – неуверенно начал он, – ты думаешь, она меня любит?
Я пожал плечами.
– Ведь я понимаю, – продолжал он, – разница в возрасте и тому подобное, а тут еще дела, вечно занят… – Он остановился, задумчиво вращая рюмку, так что коньяк едва не переливался через край. – Ты вот моложе, ее возраста, о чем-то с ней говоришь, что-то, значит, ее интересует, но что?
В последних его словах послышалась беспомощность. Он сидел вполоборота ко мне и ждал.
А я не знал – что ответить. Я не вполне был уверен, что это серьезно; театральность часто мешала его искренности. Да и что я мог рассказать? О чем мы с Салли говорим? О том, как я ною, жалуюсь на то, что мир принадлежит таким, как Браун? О моей глупой страсти к недоступной девушке – о да, я это тоже включил в мою исповедь Салли. О том, наконец, как ее глаза наполняются слезами, когда она слушает мои жалобы и морщится как от боли от моего сарказма? Нет, рассказать отцу все это было бы то же, что заговорить с ним по-гречески.
Все эти соображения приводили к все большему сумбуру. Поэтому я ответил неопределенно:
– Мы говорим о жизни.
– О жизни? – удивился отец.
Но я больше не мог поддерживать этот нелепый разговор. Я поднялся.
– Пойду спать, – сказал я.
– Так сейчас половина десятого!
– Я устал.
– Ладно, посиди еще! – Он с силой потянул меня за рукав. Я уселся.
– Я в последнее время болею… – начал он.
– Знаю. Тебе следует меньше пить.
– Об этом в другой раз. Сейчас я только хочу повторить мое предложение: переходи работать к нам!
– Я же тебе ответил.
– Ничего не ответил, – капризно перебил меня отец. – Мне нужен помощник, понимаешь? Мне трудно. Послушай, Алекс, я дам тебе вдвое
против того, что ты получаешь. У тебя будет карьера, неужели ты этого не видишь?
– Дай мне немного подумать.
– Нечего и думать, соглашайся сейчас!
Я колебался. Условия, какие предлагал отец, были, как-никак, исключительными. Почему бы не попробовать? Я повернулся к нему…
В этот момент зазвонил телефон.
Отец снял трубку.
– Я слушаю… Да, да, узнал… Что? – По наступившей паузе я догадался, что человек на другом конце линии говорит быстро, словно боясь, что его прервут. Лицо отца странно менялось, то выражая нетерпение, то неуверенность. Он ерзал на диване, поминутно откидывался назад и перебрасывал трубку от одного уха к другому.
– …Нет, не могу, у нас нет мест! – раздраженно продолжал он. – Что? Ну, это вы оставьте! Никто вас не гнал, вы сами ушли.
Я больше не слушал, да и надобности в том не было; я знал, это – Мартын Кестлер, бывший компаньон отца. Мне вспомнились его большие печальные глаза, вечно озабоченное лицо…
Отец сердито хлопнул трубкой по аппарату.
– Это был Кестлер! – сказал он.
– Я догадался.
– Он спрашивает относительно работы.
– Почему ж ты его не возьмешь?
– Потому что… потому что он ни к чему не пригоден.
– Но ведь он создал вашу фирму!
– Это дело прошлого. К тому же он сам ушел.
– Знаю. Ему были нужны деньги; его жена…
Отец резко оборвал меня:
– Я не могу заботиться о сумасшедших женах моих партнеров. Да и я его, повторяю, не гнал.
– Но он не знал.
– Чего не знал?
– Что вы получите заказ. Ты ему не сказал.
– , Я сам тогда не был уверен… – Отец поднялся и стал передо мной. – Ты это откуда знаешь? Это она тебе сказала? – приглушенно спросил он и посмотрел на дверь.
– Нет, Салли не знает.
Мое заверение успокоило его. Он уселся и снова потянулся к бутылке. Я не выдержал.
– Это просто глупо! – сказал я и, выхватив бутылку у него из-под носу, отнес в буфет. Затем повернулся: – Спокойной ночи!
– Спокойной… Так как же ты решил? Я пожал плечами и вышел.


***

Спал я этумочь отвратительно, ворочался, просыпался. Просыпаясь, старался припомнить, что мне приснилось. Раз удалось: среди высокой поросли за мною гнался буйвол;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68