Я понимал, что они существуют сами по себе.
Но это их бессмысленное невидимое существование ужаснуло меня.
Представьте, луч солнца отражается от белоснежной кувшинки и уходит в голубое небо...
И представьте, что всего этого не существует в природе, лишенной человеческих глаз, лишенной зрения.
В природе, лишенной человека, лишенной чувств, лишенной отражающего разума, нет белоснежной кувшинки.
В ней даже нет некого водного растения с высокой отражающей способностью частей, существующих для привлечения летающих организмов, сами того не зная, участвующих в его репродукции...
В природе без человека нет белого и голубого.
В ней нет прохлады вечернего бриза, в ней нет неба.
В неосознанной природе бесчувственные фотоны отражаются и поглощаются бесчувственными атомами и молекулами.
В неосознанной природе бесчувственные ядра водорода сливаются в недрах никому не светящих звезд, сливаются в ходе термоядерной реакции в бесчувственные ядра гелия, выделяя при этом чудовищное количество энергии, которую никто не боится, и никто не использует...
В неосознанной природе есть только смерть. Только Смерть.
Танатос.
И я был частью этой безмозглой, этой ничего не чувствующей неживой природы, был частичкой Смерти, был, пока моего лба не коснулась рука Лейлы...

Глава 4. Я в гробу!? – Меня спас сам Ахурамвдза. – К океану.

Она оживила меня... Сначала мое зрение, а потом и мою боль. Океан боли. Такой огромный, что я не мог смотреть на женщину, с которой был так долго и так безбрежно счастлив. С ужасом я пялился на свою грудь, обезображенную ожогами – красными, фиолетовыми, черными, я смотрел на свои руки, исколотые и кровоточащие, я смотрел на пальцы ног, под ногтями которых торчали иголки, с ужасом я приходил к выводу, что жестоко изнасилован...
– Не-е-т!!! – закричал я протяжно. – Я не хочу жить! Верни меня обратно... Верни меня в Смерть!
– Хорошо... – тихо ответила Лейла, и тут же в ее руке появился шприц с сочащейся спокойствием иголкой.
Очнулся я в тесном ящике. Его несли люди.
Я в гробу!?
И ожил?
Не добили, пожалели пулю на контрольный выстрел? Или...
Или Харон решил похоронить меня заживо...
Да. Когда поднесут к могиле, он прикажет вскрыть ящик, прочитает, самодовольно улыбаясь, надгробную речь и закопает. Эдгар По, говорят, смертельно боялся быть заживо похороненным.
Люди, несшие ящик заговорили по-персидски.
Я в Иране?!
Дочь Харона увезла меня?
Зачем? Не наигралась с моим бедным телом?
Или, будучи садисткой, влюбилась? Влюбилась, потому что никого с таким удовольствием не мучила?
Да, наверное, так... Я – заложник садистки. И надо приноровляться. Чтобы выбраться, чтобы спастись.
Зачем выбираться? Зачем спасаться? Чтобы потом опять...
Нет, ты это будешь делать потому, что не можешь лежать, как связанный баран.
Ящик со мной вскрыли в вечерней пустыне. Человек, сделавший это, безмолвно вручил мне белуджские одежды – светло-серые хлопчатобумажные штаны и длинную рубаху – и уехал на синей «Тойете» с открытым кузовом по едва угадывающейся проселочной дороге.
Я остался один. К Богу взывать не хотелось. Переодевшись, я уселся на обочине и стал смотреть на горизонт. Когда солнце закатилось, и наступила тьма, я лег спать в теплый песок.
Утром меня разбудил холод. Разогревшись бегом, захотел есть. «Если тебе холодно и хочется есть, – бесстрастно подумал я, то ты жив. А это хорошо. Пока хорошо».
Когда я раздумывал, куда идти, вдалеке на западе восстало облако желтой пыли. Кто-то ехал ко мне.
Машина остановилась в пятидесяти метрах.
Из нее вышла дочь Харона.
Я бессильно опустился на песок, закрыл лицо ладонями и растворился во тьме. Некоторое время спустя на плечо легла женская рука.
Это была рука Лейлы. Я понял это, как только толика ее тепла вошла в меня.
Я вскочил, смотрел почти минуту.
Да это она! Это ее приязненная, заразительная улыбка!
...Мы обнялись и стояли так бесконечное время, стояли, пока души наши вновь не стали общими.
– Я думал, тебя нет... – сказал я, когда мы посмотрели друг на друга прежними глазами.
Взгляд Лейлы сделался укоризненным.
– Все мужчины такие. Стоит их от себя отпустить, так они сразу и думают, что никого, кроме них на свете нет.
– Какие слова! Откуда ты, пустынница, знаешь о мужчинах?
– Ты сам рассказывал! Не помнишь?
– Я все помню, но отделить явь от мечты я не в силах.
– Не в силах отделить явь от меня? – рассмеялась девушка.
– Да.
Мы вновь обнялись. На этот раз я чувствовал не только душу Лейлы, но и ее тело.
Затвердевшие соски.
Ласковые груди.
Нетерпеливый живот.
Вожделенные бедра.

* * *

– Расскажи, как все случилось, – спросил я потом.
– А с чего начать?
– С того самого момента, как меня ударили по голове в Чехелькуре.
– Ахмад-шах сказал мне, что тебя отвезли в пещеру, и в ней завалили...
– С лисом? – спросил я по инерции.
– Нет, никакого лиса не было.
Я сидел весь черный. Все у меня стало черным. Душа, мозг, сердце. Я рассматривал свои черные руки и видел, как Ахмад-шах насилует мою жену. Как она спит с ним.
Солнце поднялось над горизонтом. Красное.
– Ты была с ним? – наконец, спросил я.
– Нет, – ответила она твердо, и я, благодарный, поцеловал ее.
Глаза мои видели застывшие глаза Лейлы, ее неживое тело, они видели голый разжиревший зад и спину пыхтящего на ней Ахмад-шаха.
Ничего этого не было. Потому что своим «Нет» она это сократила. Мы это сократили. Двое всегда могут сократить то, что стоит между ними.
– Он запер меня в чулане и кормил хлебом с водой. Не знал, что я почти всю жизнь один хлеб ела. Потом отвел на женскую половину и заставил жен мучить меня парижскими тряпками и сладостями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104