.. Который, может быть, теперь безвозвратно исчез.
– Эка ты заговорил... – просипел я, выкручивая фитиль лампы (с каждым часом наши осветительные средства светили все тусклее и тусклее, а мы дышали все глубже и глубже). – Ты что, свихнулся, как Веретенников?
– Это не я говорил, – сник Кучкин. – Это кто-то из трубки. Или реквием их. Я как алмазы в руках подержал, другим каким-то стал. А после того, как давеча один припрятал, вообще чуть ли не сдвинулся. Все время мысленно с кем-то разговариваю... Как с Богом. И ощущение такое, что я уже у него, то есть у Бога в прихожей топчусь... И очень скоро его воочию увижу... Через две дырки в своей голове.
– Чепуха все это, – сказал я, посветив Сашке в глаза и увидев в них предсмертную тоску. – Ты не расстраивайся. Я тоже после этих алмазов с внутренним голосом заговорил. А как в штольне очутился, так делать ничего не хотел, ты же знаешь. Чувствовал, что все образуется. И без ломов и кайл. И трупов. Я всегда чувствую, когда на диване надо лежать, а когда грязь топтать. А эта Синичкина... Этот Баклажан, наконец... Понимаешь, жизнь так устроена, что ведут ее вперед недобрые люди. И ничего с этим не сделаешь. Помнишь, с чего жизнь людская началась?
– С чего?
– С уничтожения самого прекрасного на Земле чуда, с уничтожения Эдема. С тех пор и повелось. Сначала Эдем уничтожили, потом вообще потоп обоюдными стараниями организовали. А сколько было неудачных попыток ликвидировать цивилизацию? А сколько их еще будет?
В общем, испортилось у нас с Кучкиным настроение, хоть плачь, как на поминках. Наверх и не хотелось. А тут еще в глубине ствола дикий крик раздался, явно предсмертный. "Вот штольня! – подумал я, прислушиваясь. – Орут и орут!"
Как только предсмертное соло оборвалось, началось другое, еще более неприятное.
– Это жены Али-Бабая орут, Ниссо с Мухтар, похоже, – предположил Сашка. – Пошли, посмотрим.
Мы помчались к гарему. И нашли там Камиллу; она была бледна, вся в слезах и слова сказать не могла, только рукой махала в сторону винного склада. А тут еще запах пошел. Хорошо знакомый с тех пор, как Гюльчехра сгорела. Ну и побежали мы с Сашкой по направлению к винному складу, и перед ним, в уширении Уширение – расширение горной выработки для устройства разминовки или установки оборудования.

, наткнулись на два обугленных тела; одно лишь дымилось, а другое нет-нет и вспыхивало жирным пламенем.
– Это Ниссо, она полненькая была, вот и горит дольше... – сказал Сашка, слезами от дыма обливаясь. – Фу, как резиной горелой несет! Не догадалась, дура, калош пред смертью скинуть.
– Пошли отсюда, – только и смог я сказать. И ушел в кают-компанию, прихватив из склада пару бутылок вина.
Когда я пережил смерть женщин, и дрожь в руках прошла, Синичкина привела Камиллу. Сашка допросил ее по-таджикски. Через несколько минут мы знали, что все жены Али-Бабая после смерти мужа были обязаны покончить жизнь самоубийством, имелся, видите ли, у них такой языческий пунктик в коллективном брачном контракте.
– А почему она сама не сожглась? – удивилась Синичкина.
– Завтра, сказала, ее очередь. Закончит кое-какие дела и сожжется.
Я в недоумении посмотрел на девчонку, потом подошел, чадру приподнял. А она, покраснев, глазки ладошкой прикрыла, вспомнила, видимо, нашу недавнюю встречу в гареме.
– А может, не надо сжигаться? – спросил я ее по-русски, но с таким чувством во взоре, что Камилла все поняла. – Если не можешь по-европейски суверенно жить, то давай, я тебя по-русски приватизирую? Я ведь такой, я и жениться могу...
– Ах ты, кот! Ах ты, маньяк сексуальный! – вскричала на это Синичкина. – И не стыдно тебе, пердуну старому, девчонке под юбку лезть?
– Не под юбку, а под чадру. И не просто так, а из гуманных соображений... Спасти хочу ее душу грешную от гиены огненной, полагающейся за самоубийство.
– Не ври!
Я не ответил – по штреку пахнуло сквозняком.
– Устье штольни вскрылось! – засиял Кучкин, и все мы бросились к выходу.


Глава пятая. В живых останется один

1. Неужели выберемся? – Бред преследования на почве кислородного голодания. – Череп с дыркой. – Теряю сознание, а Сашка – свободу совести. – Знакомые все лица.

Кучкин ошибся. Воздух, удивительный опьяняющий воздух шел не от устья штольни, а из галерейки, почти по самое устье забитой нападавшими сверху камнями.
– После взрыва земляная пробка постояла, постояла и обвалилась, – сказал я, поняв, что произошло. – Давайте, что ли, выбираться?
Не мешкая, мы встали в змейку, и работа пошла.
Хорошая эта была работа! Вытащишь камень, вытащишь другой, третий, потянешься за четвертым, и тут вся каменная внутренность восстающего как загремит, как ухнет вниз, как загавкает, как собака из подворотни! "Гав-гав-гав"!
"Приятно-то как! – думал я, унесясь мыслями на свободу. – Воздух теплый идет, значит, день на дворе, солнышко камни греет, скоро я на один из них присяду и посмотрю вниз. Хотя оттуда ничего и не увидишь. Шахмансай голый, весь канавами и траншеями покусанный. Правда, над ним вдалеке – Гиссарский хребет, уже бесснежный и потому не такой внушительный. Хотя геологу всегда на него приятно посмотреть – надвиги повсюду видны, разломы мощные, сланцы с известняковыми прокладками..."
Следующий обвал в восстающем завершился для меня неудачно: один из упавших камней едва не отбил мне мизинец на правой руке. И настроение стало несколько иным.
"Да, все это очень хорошо, на теплом камне посидеть, – думал я, зализывая разбитый палец. – А что будем делать, когда восстающий вычистим? Кто первым наверх полезет? Сашка не сможет сам подняться. Побоится, да и нога у него побаливает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123