– Инку...
– Инку повесили??? – вскричали мы с Ольгой.
– Да. За ноги со второго этажа. Молчит пока. Но вся красная... Как помидор...
– И давно повесили?
– Минут сорок назад.
– Блин! А что-нибудь требуют?
– Что-что... Бабки требуют. На соседнем окне табличка висит: "Доллары или смерть!" Пошли туда, там разберемся, – сказал Коля, вставая.

* * *

Оставив женщин стеречь Вовика мы, стараясь держаться друг от друга подальше, вошли в окружавший Контору подлесок. Подобравшись к его краю, увидели, что из окна второго этажа теперь свешивается не Инесса, а Шурик собственной персоной.
– Смотри! – усмехнулся я. – Шуру перезомбирует!
– А, может быть... – вдруг посерьезнел Коля. – Может быть, Инка, того... дуба дала?
– Типун тебе на язык! – испугался я.
– Ладно, ладно, – успокоил меня Коля. – Что делать будем?
– Давай, я постараюсь с заднего двора в дом попасть, а ты постарайся переговоры с ними начать. Если что, отдавай доллары, Ольга тебе покажет, где я их закопал. Короче, действуй по обстоятельствам.
И, пожав друг другу руки и обнявшись на прощание, мы разошлись.
Я стороной обошел здание конторы и крадучись, подошел к окну тускло освещенной раздевалки. Как только я вынул нож из ножен, чтобы с его помощью вынуть стекло, из раздевалки послышались шаги – кто-то осторожно шел по раздевалке.
"Обход, – мгновенно пригнувшись, подумал я с удовлетворением. – А может, вдарить из автомата? Нет, Стрелять через стекла глупо... Мало шансов... И остальные набегут. Надо влезть в дом и мочить наверняка".
Как только звуки шагов стихли, я начал осторожно вынимать стекло. К счастью, внутреннее стекло двойной рамы отсутствовало и потому не прошло и пятнадцати минут, как я стоял в раздевалке. Подойдя к двери, ведшей к аккумуляторной, я чуть приоткрыл ее и начал напряженно вслушиваться. Не уловив ни звука, вошел в помещение и тут же в мою спину уткнулось дуло пистолета и раздался чрезвычайно довольный голос Худосокова:
– Попался, рябчик! Давай-ка сюда свою артиллерию.
Отняв автомат, он повел меня на второй этаж. Когда мы поднимались наверх по залитым кровью ступенькам, Худосоков выдавил с ненавистью:
– Это Лешего и Юрчика кровь... Им ваш бешенный ноги перебил. Запомни эту кровь, Черный... Леший – брат мой названный. Я всем вам оглобли перед смертью перебью...
И с силой ударил меня сзади ногой в голень.
Хромая, я поднялся на второй этаж. Там, перед лестничной клеткой была сооружена баррикада из мебели. За ней находились маленький, очень смуглый человек с "Калашником" и здоровенный плешивый детина с бегающими поросячьими глазками. Увидев меня с Худосоковым, маленький обрадовался и сказал:
– Еще один! Молодец, Ленчик! Веди его до Моха.
Когда он произнес "Еще один!", я сжался, как от удара и подумал: "Коля! Они и Колю взяли!"
– Ты, давай, смотри тут в оба, варежку не разевай! – приказал ему Худосоков. – Там у них один гаденыш остался – муху в лет бьет – и две бабы...
Услышав эти слова, я вздохнул с облегчением и направился к кают-компании.
Наверху, в коридоре, перед дверью в кают-компанию в луже крови лежали на спинах Елкин и буйная женщина Юля. У них были перебиты ноги. У Юли из кровавого месива ран торчали белые кости. Она была мертва. Елкин был жив и немигающим взглядом смотрел в потолок.
– Моя работа! – подведя меня к ним, удовлетворенно улыбнулся Худосоков. – А сучку эту я знаешь чем кончил? В вагончике отломал кусок жести, согнул зубами вдвое и когда она вкатилась, вдарил в ее сучье брюхо!
– А сюда зачем ее принес?
– Как зачем? Для коллекции! И ты скоро с друзьями в нее попадешь, гы-гы-гы!
"И этот тип когда-то пек нам оладушки..." – подумал я о Худосокове и присел над Елкиным. Он медленно перевел взгляд на меня, слабо улыбнулся и смущенно сказал по слогам:
– Это я пушку Юдолину оставил... Чтоб не пропал в тайге.
И улыбнулся, но уже лукаво, настолько, конечно лукаво, насколько это мог себе позволить умирающий. Улыбнулся и спросил:
– Ма... ши... ну... ку... пишь?..
– Куплю, Ваня, куплю. Почем?
– Ши... шишки, три... Ело... еловые.
– У меня одна только...
– Давай... – сказал Елкин одними губами и, взяв шишку в слабеющую ладонь, умер.
Я прикрыл Ване веки и хотел, было немного помолчать над его телом, но получил сзади удар ногой в копчик и упал прямо на покойного...
Пинками заставив встать на ноги, Худосоков отвел меня в кают компанию. Там, развалясь на месте Шуры, сидел грузный человек неопределенной национальности, но вполне определенного рода деятельности. Поправив лежащий на коленях автомат, он небрежным жестом указал на место напротив и, когда я сел, пристально посмотрел в глаза.
– А я знаю, о чем вы сейчас думаете, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Вы сейчас решаете: "Будет он унижаться перед смертью или нет?"
– А ты, что, не будешь, фраер? – осведомился он неожиданно тонким, срывающимся голосом и тут же стыдливо отвел глаза в сторону. Чувствовалось, что необходимость пользоваться своими голосовыми связками тяготит моего собеседника.
– Не знаю... Унижающихся такие, как вы, убивают из презрения к слизнякам, а гордых – из ненависти к чистоплюям... – ответил я, одновременно задав себе мысленный вопрос: "А не кастрат ли мой собеседник?"
– Сечешь масть, ботаник... Я убью тебя как чистоплюя... Но перед этим ты у всех нас по паре раз отсосешь, как всепогодная даваалка. Если, конечно, больше не захочешь.
– Ой ли?
– Смотрите, запунцевался! Ну и правильно. Если зайца долго бить, ха-ха, и он минету научится. Кстати, у меня сифон, наваришься на конец, но это ведь перед смертью.
– Ну-ну, будем считать, что матку мне ты вывернул... – протянул я и, решив не давать волю воображению, перевел разговор на другую тему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81