Кстати, писатель этот не мог передвигаться, потому что ноги у него были тщательно переломаны. У меня, похоже, все это впереди.
– Перед тем, как упасть на сосны, машина ударилась об край скалы, и одно из окон выправилось так, что я смогла вылезти... Утром, меня, безумную и замерзшую, нашли на асфальте – я в бессознательном состоянии взобралась на дорогу, взобралась глубокой ночью по обрывистым скалам. Шофера позвонили папе, он прислал вертолет, через несколько часов я уже лежала в госпитале. После хирургов за меня взялись психотерапевты, подлечили так, что я о Мише напрочь забыла. А что с меня взять? Я ведь была семнадцатилетней девчонкой. И вспомнила его лишь в постели, в первую брачную ночь с Олегом Миловским...
Сказав это, Надежда приказала слуге убрать тарелку и подать десерт.
– Олег Миловский – это второй муж? – спросил я, отпив глоток вина. В чем, в чем, а в вине в этом сумасшедшем доме знали толк.
– Да. Я соврала, что о Мише не помнила из-за психоаналитиков. Просто Алик был такой. Как только я его увидела, так тотчас поняла: мужчин, кроме Алика, на свете нет. Ни одного. Потому что все остальные по сравнению с ним – ничто. Он был всех красивее, всех сильнее, всех умнее и обаятельнее. И он смотрел на меня, как на единственную женщину на Земле. Потому я его совсем не ревновала, хотя все женщины оборачивались ему вслед. Да, не ревновала, и у нас была сплошная романтика, все как в старину. До свадьбы мы лишь несколько раз робко поцеловались. Ты представляешь, я зарделась, когда он в первом нашем танце положил руку на мою попу... И он тоже, кажется, покраснел. Да, покраснел... Мы были первая в Москве пара... Обе столицы на нашей свадьбе гуляли. А утром я сказала ему, что ухожу совсем, что он мне не нужен...
– То, что произошло в постели, не шло ни в какое сравнение с тем, что вы испытали в разбитой машине?
Я вспомнил Наташу. Наверное, потому что все, что я испытал с другими женщинами, не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытал за те часы, что она была рядом. Господи, когда же я ее увижу? Увижу ли вовсе? Ее завораживающее личико? Ее манящее существо? Услышу ли ее голос, плавящий сердце? Нет, не увижу и не услышу... Это невозможно, как невозможно небесное счастье. И все из-за этого идиотского замка... Так завязнуть в нем! Странно, что я вообще ее вспомнил. Да была ли она? Есть ли на свете?
Сухой голос Надежды вмиг рассеял мои мысли.
– Да. То, что было в постели с Аликом, не шло ни в какое сравнение с тем, что было с Мишей, – сказала она отстраненно, видимо, воскрешая в памяти образы своей второй первой брачной ночи. – Я говорила, что после Миши у меня никого не было, и потому не было возможности опуститься на землю к чувствам обычной силы... Да и добрачная романтика с пыланьем щек, дрожаньем рук и признательных слов лишь навредила нам – вожделение всегда богаче и приятнее своих физических плодов.
– Понимаю. То, что вы испытали с Аликом, было похоже на оргазм в машине, как вспышка истощившейся трехрублевой зажигалки похожа на вспышку молнии.
Надя подняла сузившиеся глаза: – Не было оргазма, хотя по определенному параметру Алик превосходил Мишу, по меньшей мере, на дюйм.
Я засмеялся.
– Вы чему смеетесь?
– Да теперь понятно, почему Миша нуждался в ледниковых трещинах. Все в мире объясняется просто.
– Может, вы и правы... – посмотрела она внимательно и я, поняв, что девушка вспомнила мои параметры, решил вернуть ее мысли в прежнее русло: – Так вы и в самом деле распрощались с Аликом после первой брачной ночи?
– Нет, конечно. Вечером он позвонил и сказал, что покончит с собой, определенно покончит, если мы не встретимся для объяснений. Мы поехали в тихий загородный ресторан, и я ему все рассказала. Я сказала, что не смогу с ним жить только лишь для того, чтобы было с кем появляться на свет, вести хозяйство, ездить на курорты, рожать детей. Все это необходимо, этого требуют стереотипы и физиология, но зачем все это, если нет чувственной любви, если нет к ней искреннего стремления?
Олег меня понял. А может, и не понял, а просто необыкновенно любил. Он сказал, что без меня ему все равно не жить, и потому готов хоть сейчас ехать в Азию, в Антарктиду, к самым большим в мире ледникам с самыми глубокими в мире ледниковыми трещинами.
Я почувствовала, что он говорит искренне, и влюбилась сильнее прежнего. Да, сильнее, потому что поняла, что этот человек готов отдать жизнь за мои глаза, полные любви, за мои руки, источающие нежность...
– Психиатры это назвали бы это синдромом Клеопатры, – покивал я. – Хотите, я угадаю, чем закончился тот вечер?
– Чем? – посмотрела револьверным глазком.
– Сексом в телефонной будке на Красной площади. И последующим приводом в отделение милиции, в котором вы откупились за 200 долларов.
– На Красной площади нет телефонных будок...
– Это вы тогда выяснили?
– Да, – сказала иронично, с превосходством знатока. – А вы делали это в телефонной будке? В телефонной будке днем и в людном месте?
– Нет, конечно.
– Как-нибудь сходим. Вы с ума сойдете от ощущений. Представьте, я вас целую, упав на колени – губы мои тонки, теплы, эластичны, а мимо имярек со звереющими глазами упорно тащится с тяжелыми сумками, за одну тянет сзади дочь, тянет, пища противно сквозь слезы: "Мама, купи, купи, купи, купи!" Вы видите это сквозь стекло боковым зрением, и кажетесь себе богом, а движения стоящей на коленях полубогини, мои движения – ступеньками, которые возносят вас все выше и выше. Представьте, вы входите в меня раз за разом, восторженно входите, резкими толчками, я постанываю от вожделения того, что, может быть, следующий удар разорвет мое влагалище, разорвет матку, разорвет всю, разорвет чудовищным взрывом удовольствия, разорвет плеву жизни, а по дороге мчится скорая помощь, и в ней лежит имярек в кислородной маске, весь в боли, весь в крови, весь исколотый капельницами, весь жалкий, весь лишний, весь презираемый женой, сидящей в ногах.
1 2 3 4 5 6 7