– Ты на меня не злись, а лучше на ус намотай. Я ведь не зря про кисти сказал. Думаешь, у тебя врагов нет? Вагон и маленькая тележка. И все они в одну дуду дудеть станут. Примерно так, как я схохмил. Только я всего лишь схохмил, а им, брат, не до шуток. Им, брат, твое лауреатство – кость в горле. Но ты не боись, не тушуйся: у них одна дуда, а у нас – ого-го сколько. Мы их передудим. Лопай бутерброды, ветчинка здесь – пальчики оближешь…

– Хорошо строится? – спросил черт.
– Что?
– Музей.
Душа Алексея Ивановича не ответила. Она неслась туда, где разрасталась внезапно и сразу возникшая вспышка – нестерпимо-яркая, ослепительно-белая. Должно быть, чье-то старое солнце превратилось наконец в огнедышащую сверхновую звезду, и миновать ее душе Алексея Ивановича никак было нельзя.
И когда раздался звук гонга, Алексей – как и предполагал! – ясно вспомнил все, что говорил тренер:
– Так держать, парень! Врезал ему и не мучайся. И дальше бровь лови, она у него на соплях. Запомни одно: шесть минут позади, три осталось. Всего девять. И все эти девять минут Талызин – твой враг. В жизни ты с ним можешь быть не разлей вода, а на девять минут – все побоку. Бей и не промахивайся… Хотя эти девять минут, похоже, и есть жизнь. Так я считаю… Давай, парень, второй раунд – твой, не проморгай третий.

– Что там такое, черт? – душе Алексея Ивановича было страшно: она мчалась прямо в жаркий сияющий сгусток, который увеличивался, рос, заполняя собой все пространство впереди.
– Такое время, старик, горячее время, смотри, не обожгись.
– Ты имеешь в виду… – начала было душа, но черт не дал досказать, произнес официально-холодной скороговоркой профессионального экскурсовода:
– Переходим в следующий зал, товарищи, быстрее, быстрее, не задерживайтесь в дверях.

На поляне паслась лошадь. Не тонконогая, поджарая – из-под седла, а тяжелая, с толстыми бабками и провисшим животом, привыкшая к телеге, к неторопливой ходьбе по бездорожью. Алексей достал из кармана галифе сухую черную корочку, протянул ее рабочей коняжке. Она ткнулась в ладонь мягкими теплыми губами, жевала хлеб, косила на Алексея черным, удлиненным, как у восточной красавицы, глазом.
– Вкусно? – спросил Алексей.
– Вкусно, – ответила лошадь.
То есть, конечно, никакая не лошадь – что за ненаучный бред! – а вышедшая из леса девушка. Она была юной, рыжей, коротко стриженной, в ситцевом довоенном платье – синие цветочки на голубом фоне, и почему-то – вот уж ни к селу ни к городу! – в кирзовых сапогах.
– Вы чревовещатель? – Алексей, признаться, несколько оторопел от неожиданного явления.
– Нет, я Нина, медсестра, – девушка с откровенным, детским каким-то любопытством разглядывала незнакомца. – А это вас вчера встречали?
– Сегодня, – уточнил Алексей. – Самолет пришел в час тридцать две ночи. И встречали не столько меня, сколько почту и прочее… Вы получили письмо?
– Мне никто не пишет. Мама в эвакуации, а папа в действующей, на фронте. Они не знают, где я.
– Это тайна?
– Ну, какая тайна! Просто я сама не знаю, где они. Командир послал запрос, но ответа пока нет. Может, со следующим самолетом будет… А вы корреспондент?
– Так точно.
– Будете писать о нашем отряде?
– Если получится.
– А я вас читала. Вашу повесть в «Новом мире».
– Это бывает, – сказал Алексей. Ему почему-то не хотелось говорить о повести, выслушивать дежурные комплименты, а хотелось поболтать о пустом, о мирном, хотелось легкого довоенного трепа, хотелось на время забыть о своей журналистской профессии, тем более что не ожидал он встретить в отряде девушку в ситцевом платье и с веснушками на пол-лица. – Что вы делаете сегодня вечером? Я хочу пригласить вас в городской парк, покатать на колесе обозрения, угостить пломбиром и петушками на палочке.
– Я давно совершеннолетняя, – засмеялась Нина. – Вы можете заменить петушков шампанским, только сладким, пожалуйста, и покатать на лодке. И чур не целоваться.
– Почему? – удивился Алексей. – Вы же давно совершеннолетняя… Кстати, как давно?
– Мне уже двадцать один, – серьезно сказала Нина. – Старая, да?
– Ужасно, – подтвердил Алексей, – прямо долгожительница. Нет, правда, что вы делаете сегодня вечером?
– А что вы делаете сегодня вечером? Не знаете, товарищ корреспондент? И я не знаю. До вечера – целая вечность…
Лошадь вдруг перестала хрустеть травой, подняла голову и прислушалась. На поляну, выбежал молодой парень, голый по пояс, загорелый и злой.
– Вот ты где, Нинка! Ору тебе, ору… Пошли скорей, Яков Ильич зовет. Там Васильца принесли, подшибли его… – И зверовато глянув на Алексея, развернулся и скрылся в лесу.
– Я побежала, – сказала Нина. – Вот видите, до вечера еще ой сколько!.. Но вы все-таки купите шампанское и поставьте его в погреб. Купите-купите, не пропадет.
– Вот тебе и раз, – разнеженно произнес Алексей, обнимая лошадь, гладя ее, прижимая к себе ее морду. Лошади ласки не нравились, она тряхнула головой, вырвалась, отступила: – Называется: приехал к партизанам…

– Черт, черт, где ты? – крикнула душа Алексея Ивановича на весь открытый космос.
– Ну, здесь я, слышу, чего орешь!
– Остановись, мгновенье…
– Погоди, – быстро прервал цитату черт, – не гони картину. Я понимаю: воспоминания нахлынули, сопли распустил… Но остановить мгновенье пока не в силах: сверхновая еще не погасла. Вот погаснет, тогда можем вернуться назад, прямо на эту полянку, к кобыле… Да только зачем? Вечером ты уйдешь на операцию вместе с головной группой отряда, вернешься через три дня, ночью, к самолету. И ту-ту – в столицу. Нину не увидишь…
– Я же потом опять прилетел, через месяц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23