Должны быть длинные высокие трибуны, как на скачках.
– Погодите, – повелительно вмешался Сошин.
Все обернулись к нему – на худощавом его лице читалось откровенное негодование. Так он держал себя на экзаменах с отважными, но плохо подготовленными студентами. На чисто выбритых щеках багровела пятнами прилившая кровь.
– Я категорически против эксперимента.
– Почему, Павел Викторович? – сдерживая накипавшее раздражение, спросил Хмелик.
– Жаль, что не понимаете. Студентом вы были более понятливым. Я не допущу никакого риска прежде всего для этого молодого человека. – Он кивком указал на Озерова.
– Мы не дети, Павел Викторович, и не играем водородной бомбой, как вы изволили заметить. – Хмелик взял тот же тон. – Эксперимент совершенно безопасен. Прежде чем ко мне обратиться, Озеров успел побывать во всех частях света, а позавчера вечером мы с ним высадились на борту теплохода в Северном море и в тот же час тем же путем вернулись вот в эту комнату. Ни малейшего риска не было. Даже давление не повысилось.
– Думаю, что классическое понимание легкомыслия с моим не расходится. Очень жаль, что молодой человек…
– У него, между прочим, есть имя и фамилия.
– Все равно молодой человек, как все студенты, – нетерпеливо отмахнулся Сошин и, поймав невысказанное возражение на лице Озерова, улыбнулся. – Уже не студент? Все равно юноша. И меня бы не заинтересовала судьба этого юноши, если бы он не стал обладателем открытия, которое перевернет всю нашу науку о пространстве – времени. Оно подчиняется его биотокам и действует, пока будет принимать эти биотоки. Так как по-вашему: при каких условиях можно будет снять с него этот браслет?
– Всем ясно при каких, Павел Викторович.
– Ага, всем ясно. Тем лучше. Во время ваших самодеятельных экскурсий ничего не случилось, но ведь могло случиться! Всегда можно предполагать худшее: человек смертен. А что тогда? Если браслет остается невидимым, открытие погибает навсегда для науки, для человечества. Если же нет, браслет снимет первый попавшийся санитар или полицейский. Вы можете предположить судьбу открытия, даже если он сам не наденет браслета, а продаст его старьевщику или ювелиру?
Хмелик молчал. «Растерялся, – подумал Озеров. – И что этот Сошин паникует. Без риска и улицу не перейдешь».
– Зачем предполагать худшее, профессор? – пришел на помощь Хмелику Губин. – Озеров не ребенок, да и мы будем рядом. Вы тоже, надеюсь?
– Не надейтесь, я остаюсь.
Лицо Сошина окаменело, глаза погасли. Ни на кого не глядя, он произнес:
– Жаль, что не убедил вас. Очень жаль.
– А мы вернемся самое большее через полчаса, – обрадовался Хмелик. – Живей, Андрей, поворачивайся.
Озеров не задержал очередного видения. Город возник на перекрестке двух не очень широких улиц. Южное солнце купалось в блистании магазинных стекол, в укатанном шинами асфальте. Полицейские в белых перчатках оттесняли прохожих, толпившихся на тротуарах. Уличное движение было перекрыто. И сейчас же по перекрестку в адской стрельбе моторов сверкнуло несколько разноцветных молний. Одна за другой – белая, зеленая, красная.
– Трасса, – сказал Хмелик. – Гонки уже идут. Поднимись над городом, старик. Над крышами.
Озеров мысленно повторил требование, и город упал вниз, закружился, обтекая высокий холм, возглавленный спесивого вида зданием с пальмовым парком и широкими автомобильными подъездами. Показалась гавань с расплавленной лазурью моря и белыми крыльями парусных яхт. Уличная трасса загибалась внизу двумя виражами к трибунам, похожим издали на палитру художника. Озеров спикировал на них и увидел сплошной карнавал цветов, вернее, женских платьев самых причудливых расцветок и форм. Белые и кремовые костюмы мужчин только подчеркивали это неистовое пиршество цвета.
– А мест-то нет, – сказал Губин.
– Найдем. Гони в самый край, старик. Там три ряда свободных.
Выбрали средний. Озеров превратил «окно» в «дверь» и кивнул Хмелику. Тот выскочил со словами: «За мной, не задерживайтесь. Озеров последний». Тут же вышел Губин небрежно и невозмутимо, как на прогулке. Неожиданно выпрыгнула Валя, до сих пор чего-то робевшая. Спокойно шагнул Минченко, и осторожно Гиллер, выбирая где ступить, как на размытом дождями проселке. Озеров оглянулся на хмуро сидевшего Сошина и спросил:
– Вы остаетесь, профессор? Зря. Тогда не пугайтесь – сейчас все исчезнет.
Он шагнул на трибуны, где все уже уселись тесной группочкой на почему-то пустом островке в кипевшем море болельщиков. И тотчас же внизу, по шоссе, обгоняемые стрельбой моторов мелькнули теми же разноцветными молниями гоночные машины. И в том же порядке: белая, зеленая, красная. В репродукторе рядом торопливо грассировал диктор. Озеров перевел:
– Впереди по-прежнему Реньяк. За ним Козетти. Третьим упрямо идет, никого не пропуская вперед, советский гонщик Туров.
На ближайшем, хорошо видном с трибун вираже красная машина каким-то немыслимым змеиным маневром проскользнула у края шоссе, неожиданно обогнав зеленую. На трибунах ахнули. Диктор хрипло закричал:
– Москва обошла Милан! Туров вырвался на второе место. Он все больше и больше отрывается от Козетти. Следите за красной машиной!
Озеров переводил, а диктор продолжал, упоенно захлебываясь:
– Если Козетти не сумеет достать советского гонщика, шансы Италии на победу ничтожны. Вся борьба на финише развернется между французом и русским.
– Кажется, мы не увидим финиша, – сказал Хмелик.
Мимо свободной нижней скамьи к ним приближались юноша-контролер и пожилой крепыш с подстриженными седыми усами.
– Ваши билеты, мосье, – вежливо потребовал контролер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19