– Все была Юля-вторая, а теперь уже Громова!
– Слава начинается с фамилии, – засмеялся Эрик.
Я напомнил им, что супер выключен, прибавив, что Юля просила гостей не подключаться к сети.
– Как ты сказал: гостей? – удивилась Анна.
– Ну и что? – насторожился я.
– У тебя действительно какие-то провалы в памяти. Мы уже полвека не употребляем слово «гость» в его прежнем значении. Ты так зарылся в историю, что и об этом забыл?
– Гостем мы называем теперь только пришельцев из других фаз пространства и времени, – как-то странно пояснил Эрик.
Ответить я не успел – помешал опять голос.
– Подготовка к опыту, – отчеканил он, – проходит по циклам. Никаких отклонений не наблюдается.
– Минут через двадцать, – сказал Дир. – Раньше не начнут.
Все промолчали. Эрик не сводил с меня внимательного, любопытного взгляда. В нем не было неприязни, но он подымал во мне бессознательную тревогу.
– Я слышал вашу просьбу о формулах, когда вы говорили с Юлей, – вдруг произнес он с явно доброжелательной интонацией, – и я с удовольствием помогу вам. У нас есть время, пойдемте.
Я встал, искоса поглядев вниз, за кусты ограды. Веранда висела на высоте небоскреба. Внизу темнели кроны деревьев – вероятно, уголок городского парка.
– Свет! – сказал Эрик, входя в комнату и ни к кому не обращаясь. – Только на лица и на столик.
Свет в комнате словно сжался, сгустился до невидимого прожектора, выхватившего из темноты наши лица и маленький столик, оказавшийся возле меня.
– Формулы с вами? – спросил Эрик.
Я протянул ему карточки «Миста».
– Мне они не нужны, – засмеялся он, – это ваш урок. Положите на стол и смотрите внимательно. Только верхние ряды, нижние не надо. Это расчеты, которые выполнит элементарная вычислительная машина. А верхние читайте ряд за рядом.
– Я их не понимаю, – сказал я.
– Этого и не требуется. Смотрите, и только.
– Долго?
– Пока не скажу.
– Где-то у вас есть концентратор внушения, – вспомнил я слова Юльки.
– Зачем? – усмехнулся Эрик. – Я по старинке работаю. Теперь взгляните мне в лицо.
Я увидел только зрачки его, огромные, как лампадки.
– Спите! – крикнул он.
Что произошло дальше, я не помню. Кажется, я открыл глаза и увидел пустой столик.
– Где же формулы?
– Я их выбросил.
– Но ведь я ничего не запомнил.
– Это вам кажется. Вспомните потом, когда вернетесь домой. Вы же «гость». Правда?
– Правда, – сказал я решительно.
– Из какого времени?
– Прошлый век. Шестидесятые годы.
Он засмеялся тихо и удовлетворенно.
– Я понял это еще по данным медицинской обсервитации. Очень уж подозрительно выглядели и шок, и потеря памяти. Я следил за вами по видеографу, когда Юля говорила с Богомоловым. У вас было такое лицо, словно вы увидели чудо. Когда она сказала, что поедет по движенке, я понял, что вы ни разу не ступали на движущуюся панель. А мы ездим на ней полвека. Вы забыли все, что рождено современностью, вплоть до семантики слова «гость». Так можно обмануть хирургов, но не парапсихолога.
– Тем лучше, – сказал я, – мне даже повезло, что я вас встретил. Жаль только, что я ухожу, ничего не увидев. Ни домов, ни улиц, ни движенки, ни вашей техники, ни вашего строя. Побывать на вершинах коммунистического общества – и ничего не увидеть, кроме больничной камеры!
– Почему на вершинах? Коммунизм не стабильная, а развивающаяся формация. До вершин нам еще далеко. Мы делаем сейчас гигантский скачок в будущее, когда завершится мечта Юлии. Ваш мир тоже его сделает, когда вы сумеете воспроизвести запечатленные в памяти формулы нашего века. Пусть пока еще встречаются только мысли, а не люди, но эти встречи миров обогащают, движут вперед мечту человечества.
Мне захотелось оставить памятку этому миру, памятку человеку, мозг которого я узурпировал.
– Можно, я напишу ему? – предложил я Эрику.
– Зачем? Просто скажите. Его голос, но ваши слова.
Я оглянулся растерянно и недоуменно.
– Магнитофон ищете? У нас другие, более совершенные способы воспроизведения речи. Объяснять долго – просто говорите.
– Я прошу простить меня, Громов, за узурпацию вашего места в жизни на эти девять-десять часов, – начал я неуверенно, но сочувственный кивок Эрика как бы подтолкнул меня. – Я только гость, Громов, и уйду так же внезапно, как и пришел. Но я хочу сказать вам, что я счастлив, пережив эти часы вашей жизни. Я вмешался в нее, благословив Юлию на подвиг, потому что не мог поступить иначе. Отказаться от решения было бы трусостью, а помешать – обскурантизмом. враждебное отношение к просвещению и прогрессу

Я жалею только об одном: я не дождусь победы вашей дочери, а вместе с ней – и вашей науки, и вашего строя. Это великое счастье останется вам.
– Сергей, Эрик! – закричал Дир, вбегая. – Началось!
– Поздно, – сказал я, чувствуя знакомое приближение черной, беззвучной бездны. – Я ухожу. Прощайте.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

За окном – улица, ветер, дождь. Электрический фонарь в мутном дождевом мареве похож на паука, запутавшегося в собственной паутине. Проехал автобус, прорвав вырванный из темноты косой водяной заслон. Обыкновенная московская осенняя ночь.
Я дописываю последние строки уж не знаю чего – очерка, или воспоминаний, или, быть может, интимного дневника, который не рискну напечатать. Но дописать надо. Кленов звонил уже с утра, точно сформулировав число строк для полосы. Впрочем, он тут же оговорился: все зависит от того, как будет реагировать на это мировая научная общественность. Может быть, мне отдадут всю полосу.
Заседание Академии наук начнется завтра в десять утра, и, когда окончится, неизвестно. Доклад Никодимова, содоклад Заргарьяна, мое слово и выступления наших и зарубежных ученых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41