– Я рассказала ему страшный сон, – с готовностью откликнулась Зойка, – а он ужасно заинтересовался, все расспрашивал о подробностях. А какие подробности – один страх, и только! А он выслушал и сказал, чтобы я приходила к нему каждую неделю и обязательно рассказывала все сны. Ему это нужно для работы. Ну я, сами понимаете, не дурочка. Знаю, какая это работа.
– Зоенька, – простонал я, – попросите его меня принять.
– Что вы, что вы?! – ужаснулась Зойка. – Он терпеть не может газетчиков.
– А вы не говорите ему, что я из газеты. Скажите просто, что с ним хочет увидеться человек, который видит странные сны. И самое странное, что они повторяются, как записанные на пленку. Годами повторяются. Попробуйте, Зоенька, все это ему объяснить. Не выйдет – буду пытаться сам.
Она позвонила через десять минут.
– Представьте, вышло. Он примет вас сегодня после девяти. Не опаздывайте. Он этого не любит, – заговорила она деловой скороговоркой, как у себя в институте. – Он сразу заинтересовался и сейчас же спросил, какая четкость сновидений, степень запоминаемости и так далее. Я ответила, что вы сами расскажете, какая четкость. Я сказала, что вы у нас работаете. Не подведите.

КЛЮЧ

Заргарьян жил на Юго-Западе в новом доме. Он сам открыл дверь, молча выслушал мои объяснения и так же молча проводил в кабинет. Высокий и гибкий, черноволосый, стриженный ежиком, он чем-то напоминал героев итальянского неореализма. На вид ему было не больше тридцати лет.
– Разрешите спросить, – его строгие глаза пронзили меня насквозь, – что привело вас ко мне? Да, да, я знаю: странные сны и так далее… Но почему именно потребовалась моя консультация?
– Когда я все расскажу, ответа на этот вопрос не понадобится, – сказал я.
– Вы что-нибудь знаете обо мне?
– До вчерашнего вечера я понятия не имел о вашем существовании.
Он подумал немного и спросил:
– А что именно произошло вчера вечером?
– Я искренне рад, что мы начинаем разговор именно с этого, – сказал я решительно. – Я пришел к вам не потому, что меня беспокоят сны, не потому, что вы некий Мартын Задека, как, например, считает Зоя из Института информации. Кстати, я не работаю в этом институте, я журналист. – Я тут же подметил гримасу недовольства ка лице Заргарьяна. – Но я пришел к вам и не за интервью. Меня не интересует ваша работа. Точнее, не интересовала. Я еще раз повторяю, что до вчерашнего вечера я даже не слыхал вашего имени, и тем не менее я его записал в бессознательном состоянии в своем блокноте…
– Что значит «в бессознательном состоянии»? – перебил Заргарьян.
– Это не совсем точно. Я был в полном сознании, но я ничего не помню об этом: что делал, что говорил. Меня попросту не было, вместо меня действовал кто-то другой. Вот он и записал это в моем блокноте.
Я раскрыл блокнот и передал его Заргарьяну. Он прочитал и как-то странно, исподлобья посмотрел на меня.
– Почему записано два раза?
– Второй раз это записал я, чтобы сравнить почерк. Как видите, первая запись сделана не мной, то есть не моим почерком. И это почерк не сомнамбулы, не лунатика и не потерявшего память.
– Ваша жена живет на улице Грибоедова?
– Моя жена живет вместе со мной на Кутузовском проспекте. А на улице Грибоедова дома под этим номером нет. И женщина, упомянутая в записке, не жена мне, а просто знакомая, школьный товарищ. Кстати, она не живет на улице Грибоедова.
Он еще раз прочел записку и задумался.
– И о Никодимове вы тоже ничего не слыхали?
– Так же, как и о вас. Я и сейчас знаю о нем только то, что он физик, похож на сыча и не бывает на приемах. Сведения, учтите, из Института информации.
Заргарьян улыбнулся, и тут я заметил, что он совсем не строгий, а добродушный и, вероятно, даже веселый парень.
– Портрет в общих чертах похожий, – сказал он. – Валяйте дальше.
И я рассказал. Рассказывать я умею картинно и даже с юмором, но он слушал, внешне ничем не выдавая своего интереса. Только когда я дошел до упоминания о множественности миров, он поднял брови и тут же спросил:
– Вы об этом читали?
– Не помню. Мельком где-нибудь.
– Продолжайте, пожалуйста.
Я заключил рассказ реминисценцией из Стивенсона о Джекиле и Гайде.
– Самое странное, что эта фантомистика объясняет все, а другого разумного объяснения у меня нет.
– Вы думаете, это самое странное? – рассеянно спросил он, все еще перечитывая записку в блокноте. – У нас отказались ставить эту проблему в Институте мозга, а они все-таки ее поставили…
Я смотрел на него не понимая.
– Вы точно пересказываете? – вдруг спросил он, снова пронзая меня глазами. – Два мира как подобные треугольники, так? И там и здесь Москва, только иначе орнаментированная. И там и здесь вы и ваши знакомые. Именно так?
– Именно так.
– Там вы женаты на другой женщине, живете на другой улице и как-то связаны с Заргарьяном и Никодимовым, о которых здесь ничего не знаете. Так?
Я кивнул.
Он встал и прошелся по комнате, словно сдерживая волнение. Но я видел, что он взволнован.
– Теперь вы мне расскажете о снах. Я думаю, что все это связано.
Я рассказал и о снах. Теперь он смотрел с нескрываемым интересом.
– Значит, чужая жизнь, а? Какая-то улица, дорога к реке, торговый пассаж. И все очень отчетливо, как на фотографии? – Он говорил медленно, взвешивая каждое слово, словно размышлял вслух. – И все запомнилось? Отчетливо, со всеми подробностями?
– Я даже мозаику на полу помню.
– И все знакомо до жути, до мелочей? Кажется, бывали тут сотни раз, даже, наверно, жили, а в действительности ничего подобного?
– А в действительности ничего подобного, – повторил я.
– Что же врачи говорят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41