Мы стояли рядом, углубившись каждый в свою книжку. Мне показалось, что Толя уже забыл о нашем разговоре, но он вдруг сказал:
– Я про это давно знаю. Мне противно было, но я молчал. А после диспута, знаете, Марина Николаевна, я подумал: нельзя молчать. Даже и не знаю, почему так вышло. Там ничего про это не говорили. Но только я подумал: раз вижу, что человек делает нечестно, какое у меня право молчать?
– Ты прав, – сказала я. – Мириться с подлостью нельзя. А это маленькая, но уже подлость.
– А из маленькой подлости в конце концов всегда вырастает большая, – вмешалась вдруг Вера Александровна, которая, как видно, давно прислушивалась к нашему разговору.

«НЕУЖЕЛИ ТЕБЕ НЕ СТЫДНО?..»

– Напишите: «Длинный обоз медленно двигался по пыльной дороге; возы скрипели и покачивались». Разберите по членам предложения.
Игорь Соловьёв беспомощно глядит на доску. Запутался, безнадёжно запутался.
– Давай нарисуем схему, – говорю я.
Соловьёв стал медленно водить мелом по доске – и вдруг меня осенило: какие неровные, неуверенные линии… прямоугольник совсем кривобокий. Может быть, потому, что он волнуется, не понимает, как делать разбор?
– Сотри, перерисуй. Небрежно получилось.
Опять потянулись кривые, неряшливые линии.
– Возьми линейку, – сказала я.
Но и линейка мало помогла: схема была начерчена посредственно.
– Садись. Валя Лавров, к доске!


* * *

…А перед самым звонком я сказала:
– Соловьёв, останься, пожалуйста, после уроков.
Сорок пар глаз внимательно смотрят на меня: зачем? Что случилось? Горюнов и Гай смотрят особенно напряжённо, Ваня – с тревогой, Соловьёв – недоумевающе.
Но меня не сбивает с толку это недоумение. И как только мы остаёмся одни, я, не боясь ошибиться, говорю:
– Неужели тебе приятно, когда тебя хвалят за работу, которую сделал другой?
– Это вам Горюнов сказал? – быстро спрашивает он вместо ответа.
– Нет, я сама поняла. Ты рисуешь неважно. Ваня рисует очень хорошо. Твоя карта нарисована прекрасно Зачем ты это делаешь?
Он мнётся, теребит галстук.
– Мне Выручка сам предложил. Говорит: «Давай я тебе нарисую». А мне некогда было. Вот он и нарисовал.
– Это было только один раз?
Опять долгое молчание. Игорь колеблется:
– Н… нет, не один.
– Часто?
– Всегда, когда надо рисовать. Опыты по ботанике. Контурные карты Алексею Ивановичу. И вот эту… древнюю Грецию…
Я внимательно смотрю на него. Он низко опускает голову.
– Не стану объяснять тебе, как это скверно. Ты и сам прекрасно понимаешь. Неужели тебе не стыдно было перед товарищами, когда тебя хвалили, а они знали, что ты тут ни при чём?
– Никто не знал. Только Горюнов и Гай. И Кирсанов, наверно, догадался.
– А Горюнов откуда знал?
– Он научил Выручку писать нормальным шрифтом. И ещё научил раскрашивать карты так, чтоб получался ровный цвет. Выручка и себе и мне так делал. Горюнов увидел и говорит: «Это ты не сам рисовал». А какое ему дело?
– Почему ты тогда не сознался? Разве ты не знаешь, что у нас ребята всегда сами говорят? Помнишь, когда Селиванов разбил аквариум, он сам пришёл и сказал. А ты что же, боялся наказания?
Снова долгое молчание.
– Совестно было, – говорит он наконец.


* * *

На следующий день первых двух уроков у меня по расписанию не было.
Со звонком на большую перемену я пошла в свой класс, откуда только что вышел Алексей Иванович, и… остановилась на пороге. У ребят чуть ли не драка: все кричат, машут руками. Первое, что мне бросается в глаза, – встрёпанный, злой и красный Борис, побледневшее, но тоже злое лицо Соловьёва и полное решимости лицо Толи.
– Что у вас тут происходит? – спрашиваю я. – Что случилось?
– Соловьёв назвал Горюнова ябедой, и Соловьёва за это стукнули как следует, – отвечает Борис.
– Кто стукнул?
– Я, – без малейшего смущения говорит Саша Гай.
– Поздравляю тебя. Это, конечно, лучший способ доказать свою правоту. А за что ты назвал Толю ябедой, Игорь?
– А зачем он нафискалил вам про карту?
Чувствуя, что бледнею, я спрашиваю Игоря:
– Ты мне веришь?
– Верю, – отвечает он не сразу и не глядя на меня.
– Так вот, я повторяю тебе, что Толи мне ничего не сказал. Больше того: я спрашивала его, и он сказал, что ответить не может. Я тебе вчера объяснила, что всё поняла сама, без Толиной помощи.
– Если бы я сказал Марине Николаевне, я был бы фискалом. Но я ничего никому не говорил. Только Гаю. Даже Кирсанову не говорил, он сам догадался, – негромко произнёс Толя.
– А если хочешь знать, я бы на твоём месте именно сказал, – вставляет Николай. – Не потихоньку, понятно, а именно в классе при всех. Громко. Обязательно бы сказал!
– Да почему это «ябеда»? – кричит Левин. – Ябеда – это если из-за угла наговаривает.
– Я так Толе и говорил, – поддерживает Саша. – По-моему, тоже сперва надо было с Соловьёвым поговорить, но уж раз он не понимает, тогда сказать при всём классе, вот и всё.
– Нехорошо вышло, – задумчиво говорит Лёша. – Его Елена Михайловна так хвалила… Говорит: «У тебя все опыты прекрасно зарисованы». Вот тебе и прекрасно!
И вдруг вмешивается Ваня Выручка: он до сих пор не проронил ни слова, я даже не сразу увидела его позади остальных.
– Игорь не виноват, – говорит он громко. – Это я сам ему рисовал. Он не просил.
– Брось ты! – резко обрывает Николай. – Тоже, хорош: ходишь за ним, как маленький.
– Он мой товарищ! – вспыхивает Ваня.
– Ну и что ж, что товарищ? Вот Горюнов с Гаем и Левиным товарищи. И я с Гаем дружу. Так разве он за меня задачки решает? Разве Кирсанов рисует за Воробейку карты? Да и какие вы товарищи, просто он тебя гоняет, как маленького: сделай да принеси, а ты и слушаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81