Нет, она их не путала, они никогда не казались ей одинаковыми. У каждого было свое лицо и свой характер. Она знала о своем подопечном все: нрав - веселый или сердитый, и здоров ли он: нет ли диатеза или рахита? Она знала и то, чего он пока знать не мог: какая у него семья - мама, папа, бабушка. Какова комната, в которой он живет, - сухая? светлая? сырая? темная?
Саша звонит, а если звонок не работает - стучит в дверь. Ей открывает обычно кто-нибудь из соседей - мать грудного младенца почти всегда занята: кормит, полощет пеленки. Или просто стоит над кроваткой и пристально смотрит на красное личико.
Саша быстро проходит по коридору, она знает, куда постучаться, куда войти, знает и то, как ее встретят.
Мать, к которой она пришла сейчас, - здоровая, благополучная. Ей двадцать два года, у нее розовые щеки, вся она какая-то гладкая и очень послушная: делает все, что ей велит Саша.
Саша давно заметила: когда появляется первый ребенок, такое чувство, будто в доме тяжелобольной, ни у кого ни минуты покоя. Вот и сейчас в глазах матери светится ужас: ее беспокоит, что у малыша из-под чепчика торчит ухо а вдруг вырастет лопоухий? Потом во сне у него всегда такое недовольное лицо, - может, он родился глухим?
Она встречает Сашу молчаливым кивком, и Саша тотчас понимает: он, видно, долго орал и только что притих на руках у матери.
Саша входит на цыпочках и молчаливо кивает в ответ, и обе улыбаются друг другу, как заговорщицы. Только что уснул? Жалко будить. А все-таки придется.
И они тихо переговариваются над уснувшим ребенком.
Саша осторожно разворачивает его и оглядывает спинку, головку, смотрит за ушами... Коля медленно просыпается и глядит на Сашу молочными подслеповатыми глазками. Ничего, потом глаза расцветут, станут большие и чистые.
- Ну вот, - говорит Саша, - уже можно купать в некипяченой воде... А знаете, почему у него заворачивается ухо? Потому что он, как подсолнух, поворачивает голову к свету, к окошку. Вы его кладите то на одну сторону кровати, то на другую. Поняли? И снова лестницы, лестницы, лестницы...
В комнаты она входит, отогрев в коридоре руки, улыбаясь. Улыбка - ее представительство. Если ребенок болен - ее улыбка несет надежду. Если здоров - как же не улыбнуться.
И она ходит, как почтальон, по лестницам, она хоть и помнит о доме, об Ане и Кате, но глубоко внутрь загоняет эту постоянную память - сейчас не до них, не до них! Вечером она все расскажет им и Мите, а сейчас - мимо, мимо!
Один этаж и другой этаж - и снова она стучит в дверь.
...В этом доме - нерадостно. Тут живут трое: мать, пятнадцатилетняя дочь и трехнедельный сын.
Мужчины в доме нет. Ни одного знака, который сказал бы: здесь есть отец. Или был когда-то. Ни старой кепки, ни сапог, ни пепельницы, ни пиджака на спинке стула, ни завалявшегося перочинного ножа, ни фотографии на стене. Дверь шкафа приоткрыта, но на перекладине девичья лента, поясок. Ни ремня, ни галстука.
И вот в этой комнате раздался властный крик новорожденного. Это мужчина. Через каких-нибудь семь лет в этом шкафу будет висеть ремень от школьной куртки. А потом, очень скоро, мужская рука заколотит гвоздь в эту стену - по-мужски, как следует, а не так криво, как сейчас. Скоро на этом полу будут валяться гвоздики, гайки, железки, может, побежит заводной автомобиль - бывает, что дарят на день рождения!
Все это будет. Но покамест опора этих двух женщин лежит в коляске, наморщив лоб и крошечный нос. Выражение его лица серьезно и неприступно. Пока он только яблоко раздора, обуза и срам: родился без отца.
...Взрослая девочка не смотрит в сторону матери, она не может примириться с тем, что случилось. Подруги перешептываются, смеются. На кухне осуждают. По ночам он орет - как тут готовить уроки? У всех девочек дом как дом, а ей что делать?
Лицо матери бледно, немолодо. Саше оно кажется робким и печальным. Во всем мире ей опора только вот этот - трехнедельный. Он, может, один ее не судит. А если б и судил... Пока не скажет... А если б и сказал - его не разлюбишь.
На Сашу женщина смотрит злобно и неуверенно, она знает: и эта осудит. На всякий случай она говорит:
- Ну что ж, сестрица... Бывает...
Саша будто не слышит. Распеленав ребенка, она говорит:
- Прекрасный парень! Богатырь!
Глаза у матери светлеют, а в углу молчит дочка, сестра малыша.
- Девочка, тебя как зовут? - не глядя, спрашивает Саша.
- Ну, Маруся.
- Так вот, Маруся, вскипяти, пожалуйста, воды. Девочка в ответ пожимает плечами.
- Ты что, не слышишь? - Сашин голос звучит повелительно.
- Я сама, - говорит мать.
- Как это - сама, когда вы еще больны. Ну-ка, Маруся, проводи меня на кухню.
Маруся молча идет впереди, а на кухне говорит:
- Чего вам? Вот наш примус. Ну?
Не успев ничего обдумать, Саша хватает девчонку за плечо:
- Ты что, ослепла? Оглохла? Нет, не вывертывайся! Мать больная, а ты...
- Не ваше дело! - вырываясь, говорит Маруся.
- Мое! - отвечает Саша. - Я за вашу семью отвечаю, и за тебя, глупую, тоже в ответе. Если молоко у матери пропадет, что тогда?
- Так ее, валяйте, сестрица! - говорит пожилая женщина, выходя из комнаты при кухне. - Совсем от рук отбилась! Удержу нет, что ни день - то скандал, матери глаза выела - срамит!
- А что же ей в ножки, что ли, матери, кланяться, спасибо говорить? тут же подхватывает другая женщина очень высокая, могучего сложения, в цветастой косынке. -Ей свою жизнь скоро устраивать надо, матери об ней бы позаботиться, а она, смотри, хвост распустила! Ей бабушкой быть, а она пожалуйста! Совесть иметь надо!
- У тебя совести много, - ответила пожилая, - дочь на мать натравляешь. Это какой же может быть позор от ребенка? Ты в уме ли? Что ж, теперь бабам не рожать, что ли, если мужиков мало?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97