— Теперь три часа. Не думаете ли вы, что пора ужинать?
Один за другим игроки вернулись в зал. Ательстана позвонила. Вошли слуги-египтяне. Повернули выключатели. Нас затопила волна электрического света.
— Садитесь как хотите. Я оказался слева от нее.
Гости говорили все вместе. Ели, пили, говорили о перипетиях партии.
Я молчал. Я смотрел на графиню Орлову, казавшуюся все более странной и прекрасной по мере того, как тянулась ночь. С тем особо острым предвидением, которое появляется благодаря алкоголю и длительному бодрствованию, я думал о своей судьбе, о судьбе тех причудливых времен, в которые мы живем. Вот этот салон сверкает сегодня вечером нашими мундирами, — и мне вспоминались те годы, когда он был полон германскими и турецкими…
Не прошло еще и четырех лет с тех пор. О, сколько понадобилось для этой перемены бедных синих шинелей, сколько убитых полегло на земле между Соммой и Вогезами. И вот теперь на Евфрате красные бурнусы продолжают пополнять число этих жертв… А живые, — достойны ли они убитых?
— Вы не едите, — сказала мне вполголоса графиня Орлова. Я вздрогнул. Она увидела, как у меня передернулось лицо.
— Вы ребенок, — продолжала она еще тише, воспользовавшись минутой, когда Гобсон рассказывал одну из своих историй. — Будьте как все. Не надо показывать своего душевного состояния, когда мы не уверены, что все окружающие нас — наши друзья.
Из серебряной вазы филигранной дамасской работы, которую она мне подвинула, я машинально взял три или четыре зеленых миндалинки; они остались на моей тарелке. Ни слова не говоря, графиня Орлова, взяв нож, принялась открывать их Она клала их, одну за другой, передо мною расколотыми.
— Посмотрите, — сказала она, открыв последнюю, — вот одна двойная. Как вы называете их по-французски?
— «Филиппинка», сударыня.
— Так это «филиппинка»! Ну хорошо, мы разыграем ее. Я беру мою половинку; ешьте вашу. Посмотрим, кто выиграет. Вы согласны?
Я поклонился, улыбнувшись.
Гобсон встал с бокалом шампанского в руке:
— Предлагаю почтенному обществу тост, — сказал он заплетающимся языком. — За здоровье нашей хозяйки. За здоровье женщины, самой… самой… за здоровье…
Он запутался и не находил больше слов.
— За здоровье владетельницы ливанского замка! — воскликнул Рош.
— Вот это так! — заорали другие. — За здоровье владетельницы ливанского замка!
Все чокнулись; Гобсон — так восторженно, что разбил мой бокал.
— Счастья, счастья вам, — пролепетал он. — Э… э! A la belle!
— Дети мои, — сказала графиня, — вы очень милы, благодарю вас. Но предупреждаю, — сегодня в половине первого у меня в Калаат-эль-Тахаре завтракает эмир Шехаб. Эта вилла не приспособлена для отдыха, а я хотела бы сначала немного отдохнуть. Продолжайте, если хотите, вашу партию. Я оставляю вам бутылки и египтян. С вашего разрешения, я поеду в замок.
— Я тоже уезжаю, — сказал Рош. — Сегодня утром в восемь часов поверка. Мне неохота получить, как прошлый раз, четыре дня ареста.
— А наша партия? — сказал Гобсон.
— Капитан Домэвр заменит меня.
— Я не могу. У меня тоже есть работа сегодня утром.
— Мы можем сыграть в бридж без «выходящего», — сказал испанский консул.
— Идет. Бридж вчетвером, — сказал Гобсон. — Мне надо отыграть пятьдесят фунтов.
Все встали.
— Я подвезу вас, — сказала графиня Орлова Рошу.
— Вы слишком добры, мадам, ведь это заставит вас сделать крюк. Я живу у церкви Капуцинов.
— Это дело десяти минут. А капитан?
— О, он, — сказал Рош, — он живет у Подъема, на Дамасской дороге. Это вам по пути.
— Отлично, едем!
Я помог ей надеть манто.
Рассветало, когда автомобиль, подвезя Роша к его дому, въехал в аллею Дамасской дороги. Последние снега Саннина начинали розоветь. Графиня Орлова опустила стекло машины. Ворвался свежий ветерок.
Автомобиль уже остановился у Подъема.
— Вы здесь живете? — спросила Ательстана.
— Здесь, мадам. Благодарю вас…
— Хорошо, не забудьте нашу «филиппинку». Вы знаете, что пари начинается с завтрашнего дня.
Она протянула мне руку, которую я поднес к губам.
Эти духи, Боже мой! Откуда мне знаком этот запах? Ах да, вспомнил, — я уверен: в маленьком салоне Гобсона, при моем первом визите к нему.
И пока мерседес не скрылся из виду, я оставался неподвижным, ошеломленным моим открытием.
В какую ужасную западню решили они толкнуть меня? «Ребенок, — говорила Ательстана, — вы ребенок». Что ж, они увидят, так ли легко провести этого ребенка!
Никогда не забыть мне тот день. Я обвинял себя в сумасшествии. Что это за мания преследования у меня? Ательстана была искренна — я бы голову отдал на отсечение! — когда говорила со мной, лежа на ковре, с видом печального участия. Что за роман строю я на воспоминаниях о духах! В худшем случае она была любовницей Гобсона. Ну так что ж! Разве ее свободная жизнь не протекала у всех на глазах? Разве эта женщина не извлекала из всего этого какую-то дерзкую славу?.. А с другой стороны, не преувеличивал ли я, самым нелепым образом, свое собственное значение? Если бы графиня Орлова хотела или должна была помочь Гобсону в его деле, — какую помощь, сознательно или бессознательно, я мог бы оказать им?! Ах, все это не выдерживает никакой критики… Но стоило мне вызвать в воображении моих предательски зарезанных друзей, — и безумие тотчас же снова овладевало мною. Я видел шпионов, изменников повсюду. Соучастие графини Орловой и британского офицера казалось мне неоспоримым. Галлюцинация? Прорывы в логическом ходе мыслей? Пусть самые
Резвые умы бросят в меня первый камень. Я провожу рукой по лбу. Даже и теперь, передумав, перебрав еще раз мельчайшие подробности моего приключения, я иногда сомневаюсь, — в ней, в том, то я Действительно разбираюсь во всем происшедшем… Пусть же представят себе тот ужас, который охватил меня тогда — в эти первые минуты, когда передо мной приоткрылось мое роковое будущее…
Мое будущее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66