А уж орал, верно, от холодины, как оглашенный. Еще маменька рассказывать изволила, что и в жильцы его вообще не прочили. И только она у боженьки на коленях жизнь ему вымаливала. И ведь услышал господь тогда маменьку. Выправился младенчик. Вырос Фаддей нормальным, здоровеньким мальцом, разве что чуток более слабеньким, чем ровесники его. А может, предстояние новорожденного пред ликом смерти сделало Фаддея более цепким. Что ж тут такого? Ведь с малолетства в свивальниках понимать он начал, сколь ценно бытие земное. Его Фаддею боженька не просто так подарил, а чтоб он что-то достойное совершил. Вот хотя бы в отечество заснеженное воротился.Отечество.Может, и стоило в Геттингеме оставаться? Абы да кабы. Студиозус он был вполне толковый. Не многие с ним потягаться-то могли из прибитых к прусскому университету соотечественников.Книги-то он сызмальства любил, глотал жадно. Когда время бывало. Читал Фаддей по ночам, при тоненькой восковой свечечке.Фаддей зажмурился, губы зашептали псалом, тот самый, что царь Давид свитийствовал, когда сам в бегах был! Вот и Фаддей словесами сими утешится.Сон навалился внезапно. Спал Булгарин беспокойно. Все время просыпался от холода, заново в попону укутывался. Долго лежал без сна, дрожавший, глядел в темное небо. А потом вновь сон наваливался.Под утро и сновидение запальное пришло. Едва видения начались, Фаддей застонал во сне, ибо знакомы ему видения те были. Он видел пред собой лицо Мари. Ее улыбку. Ее белокурую косу, в которой запуталось солнце. Она шла к нему, пристально глядя Фаддею в глаза. А он в том сне и слова вставить не мог. Впрочем, Мари ведь тоже молчала. А потом лицо ее изуродовала гримаса боли, и она начала падать. С жутким криком и горчайшим упреком во взгляде.В ужасе проснулся Фаддей. Спокойно, все это лишь сон. Но такой… такой реальный. Как проклятие, приклеившееся к его жизни, словно колючка репейная. Как глубокая рана в его душе. Избавится ли он от горести сей, возвратившись в заснеженное отечество? Мари. Без нее его жизнь сделалась пустой, как старая рассохшаяся бочка.Фаддей прикрыл глаза, пытаясь не думать, ни о чем не думать. И видеть закрытыми глазами только черноту, только темень одиночества. Сколько он так пролежал, Булгарин не знал. Верно, потому что опять заснул. 2 Когда на следующий день солнце уже клонилось к закату, Фаддей уверился, что смог перебраться через границу. Он перешел ее! Теперь он в Польше, никто ему здесь и слова уж не скажет! Из Речи Посполитой он вскорости до дома доберется.Вот только голод мучил его просто нестерпимо. Голод, который не утишить краюхой хлеба и луковицей. Брюхо просто совсем истосковалось по чему-нибудь горяченькому, чему-нибудь парному, обжигающему.За скелетами умерших зимой деревьев он различил небольшую деревушку. Маленькое прибежище пейзан с церковной колоколенкой.Больше ему прятаться не надобно. Теперь он свободный человек. Который питает крохотную надежду на то, что в теплом гнездышке у пейзан и теплый кабак отыщется! Чтобы «проше пане» и без шинка, да ни за что он в такое не поверит! Вот там и согреется, там и выспится. В теплой постели. И плевать на клопов! Господи, вот счастье-то, там наверняка есть клопы.И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…Фаддей быстро разыскал в деревушке столь желанный ему постоялый дом. Почти пустой. Только в уголку сидели несколько нахохленных теней за круглым столом.Фаддей тоже рухнул за стол подле печки. Пахло в шинке не ахти как и темновато было, да какое ему до того дело, выбрался он от пруссаков!Из кухни выскочила разбитная паненка. И Фаддей поневоле приосанился. Гром и молния! Очень даже недурна собой девка-то! Он-то рассчитывал на появление старого, жирного корчмаря, а тут такая красотка пожаловала. Небось и есть дочурка того самого старого и жирного корчмаря. Дочурки у корчмарей всегда красотки. В Геттингеме Фаддей на таких вдосталь насмотрелся.Паненке было не больше семнадцати, а меж столов пробиралась столь самодовольно, будто весь двор постоялый ей одной принадлежал. В руках девица несла чарку с вином, которую и поставила с шутливым замечанием на угловой столик. Странно только, отчего это она по-немецки говорит, а не по-посполитскому «прошикает». Впрочем, местечко-то приграничное, так что чего дивиться… Паненка отпустила еще парочку шуточек, а Фаддей подумал разморенно: «Эка жужжит, как пчелка, что с цветочка на цветочек перелетает». А следующим «цветочком» был он, Фаддей Булгарин.От паненки никак глаз отвести не удавалось. Словно прилипли глаза-то к лицу ее. Разве что его Мари так же хороша собой. Мороз отпустил Фаддея из своих цепких ледяных щупалец, какое там, студиозус взопрел даже. В животе колоть начало, а сердце за двоих колотиться принялось. Сейчас. Сей-Ее каштановые волосы были убраны в косы, и глаза у нее, как у косули дикой. Паненка улыбнулась и замерла подле Фаддея.– У нас как раз картофельную похлебку приготовили, – сообщила дочь корчмаря. – У нас ее всегда готовят отменно.И губки прекрасной паненки соблазнительно дрогнули.– Верно, я и впрямь выгляжу голодным, раз вы, сударыня, сразу о еде со мной заговорили, – слабо улыбнулся в ответ Фаддей. Улыбка у него на редкость жалкой получилась.– О да, выглядите, господин!– О, у вас опытный взгляд, сударыня, – Фаддей изо всех сил старался подольше удержать подле себя сию «пчелку». – И каким же видится вам истинно изголодавшийся человек?– Ну, истинно изголодавшийся человек вваливается в наш трактир, шатаясь, чуть ли не падает за стол, не спуская глаз с дверей на кухню, а затем не сводит этих самых жадных глаз с хозяйки ни на секунду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61