Хочешь верь, хочешь нет, но вся жизнь перед глазами в миг единый промелькнула. И такой уж мелкой ненависть моя к отцу, деду, кузнецу-учителю показалась. Хоп! И смыло ее, когда ты меня в реку-то окунул. Осталась только Мари. И то, как я идиотски повел себя. Я лежал на берегу и думал: как же глупо я жил до сих пор! Стыдно как-то жил! Почему-то мне с рождения жизнь тяжело давалась, так я ее еще и другим усложнял, как мог. Мерзко от этого делается! А потом еще в Даву стрелял. Мне ведь до сих пор этот выстрел снится, Булгарин, покоя не дает. В общем, все это я в Москве горящей понял. И решил, что не хочу умирать, вернее, не хочу умирать ошлепком жалким. И одна только мысль в голове была: лишь бы Булгарин меня вытащил. И ты меня вытащил. Это – знак.Фаддей вскинул глаза к небу, перевел на черные ели на обочине дороги, на бесконечный людской поток на старом Смоленском тракте. Потом взглянул на Дижу и молча кивнул головой.– Вот почему мне непременно домой надобно! – выдохнул Дижу. – Чтобы с Мари и ребенком быть! Уж и не знаю, как она все пережила, беременная, да без мужа – и со стариком-отцом. Вот почему мне до Смоленска добираться нужно, отдохнуть и – в путь!– Думаю, скоро уж доберемся до цели, – сказал Фаддей, махнув рукой в сторону покрытой снегом и льдом реки. – Скоро и сам Смоленск покажется…– Может быть, – кивнул Дижу.Вереница людей двигалась теперь по дороге гораздо быстрее, солдаты оживились, даже шуточки принялись отпускать. А потом толпа замерла, словно на преграду незримую натолкнулась.– В ворота, что ли, не пускают, – растерянно пробормотал Фаддей. – Что ж они своим-то путь пушками перекрыли?Начинало темнеть. Караульные на постах казались призраками, вооруженными пиками и ружьями, что охотятся за мирными путниками по нощным дорогам. Тени маковок церквей и колоколен проткнули вечереющее небо. Стены со следами недавнего еще штурма. Эдакий символ бессмысленности похода зарвавшегося Корсиканца, что читается куда яснее, чем письмена огненные, богом Саваофом на землю спущенные.– Глянь-ка!Дижу мотнул головой в сторону костерков, что разводили обреченные у темных стен захваченного города.– Почему нас внутрь не пускают? Почему? – спросил он друга с видимым беспокойством.– Не знаю, – растерянно прошептал Фаддей. – Они пропускают, но не всех. Странно…Деревянный мостик был забит людьми до отказа. Все хотели прорваться в город. Дюжина вооруженных до зубов караульных перекрывала отступающей Великой Армии путь.– Полевая жандармерия! – хмуро произнес Булгарин. – Они и не пускают. И я даже знаю, кому в город точно прохода нет. Таким солдатишкам, вроде нас с тобой, что командиров лишились да знамени. Таким голодранцам, как мы, в городе места не сыщется.– Ну, со мной у них этот номер не пройдет! – зло отозвался Дижу. – Не пройдет!– Считай, что уже прошел.Кучка солдат в продранной одежонке с отчаянными криками попыталась взять мост штурмом. Раздались выстрелы. Трое сразу рухнули в снег. Еще залп. Ни один больше не поднялся. И тут же жандармы сбросили с моста окровавленные тела бывших своих сотоварищей по наполеоновским походам. И хладнокровно перезарядили ружья.– Это не люди, это бесы сущие! – охнул Фаддей. – И те, кто им приказы такие раздает, тоже бесы!– Ну, меня им не задержать, – прошептал Дижу, упрямо мотнув головой, обреченно даже как-то мотнув. – Я здесь топтаться всю ночь не намерен, не собираюсь тут замерзать и околевать с голоду тоже не хочу. Я войду в город, хотят они того или нет.Фаддей заступил ему дорогу и проникновенно глянул камераду в глаза.– Забудь об этом, дружище! Они пристрелят нас, как и тех несчастных! И без Смоленска обойдемся, камерад!Глаза Дижу полыхнули. Он ухватил Булгарина за шинель.– Нет, без Смоленска пропадем ни за понюх табаку! Здесь мы точно загибнем, черт побери! А если… если казаки налетят? Вряд ли они услышат, что ты им там по-русски кричишь, насадят на пику, как каплуна, и – конец. И уж поверь мне, вон те, – он ткнул пальцем в сторону смоленских жандармов, – на помощь не бросятся. Они вон с какой радостью своих же уничтожают.Во что бы то ни стало Дижу решил попасть в город.– Но ведь ты не увидишь свою Мари, если тебя здесь эти пристрелят! – в последний раз попытался Булгарин остановить друга.– Я точно так же не смогу увидеть ее, если сдохну у стен Смоленска от голода, околею от холода или буду зарублен казаками. Булгарин, я же не дурак на них с голыми руками бросаться! Надо придумать, как нам проникнуть за ворота.– Ах, придумать! Тоже мне Одиссей! Ну, и как придумывать будешь? Ой, дай-ка я сам угадаю! Ты смастеришь самого настоящего деревянного троянского коня, французишки твои запрыгают от восторга и втащат коня в город, да?!– Ты что, Булгарин, неужели совсем на холоде мозги отморозил? – фыркнул Дижу. – Бредить начал оттого, что дела наши швах? – Рудольф покачал головой и продолжил как можно тише: – Тут не конь деревянный надобен, а пушечка! Эвон, артиллерию-то в город пропускают без заминок! Мы к канонирам примкнем. И жандармы не прицепятся. А мы молчком и протиснемся. Вот так-то!– Да не выйдет ничего!– Черт побери, Булгарин! – взорвался Дижу. – А чего бы ты хотел? Объяснись, будь уж так любезен! Коли хочешь выжить, коли хочешь свою Полину разыскать, прямой тебе ход в Смоленск. Никуда не денешься. А иначе сдохнешь, хоть и в родной твоей отчизне. Придется нам сию карту разыграть. Ну, ты со мной?Фаддей глянул на мост. Добрая дюжина жандармов готова стрелять без предупреждения. А за их спинами город, в котором они непременно сыщут теплый уголок. Город, в котором хлеба краюха обязательно ждет их и в котором можно заснуть, не опасаясь того, что завтра уже не проснешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61