Все не случайно, чужеземец… Их двурукие рисунки таким же образом несут в себе некую дополнительную информацию, например, о том, что на картине изображен человек, который жив. Две левые руки по такой схеме означают, что в отличие от равновесия души и тела, существующего в период земного бытия, изображенный человек «весь душа» и, следовательно, в момент создания портрета он был физически мертв. – И Домбоно произнес странную фразу: – Нефертити при жизни была вся душой, как и наша нынешняя властительница…И Павел все-таки решился:– Вы могли прооперировать остеому, Домбоно? Скажите, ведь вы могли?Домбоно развел руками в жреческом одеянии:– Тогда, чужеземец, у всех вас не было бы шанса на спасение. Но – да, я мог…
– …Ну, и зачем ты вздумал записывать байки этого чертового Домбоно? – нахмурился Брет Филиппс, застав рано утром невесть откуда вернувшегося Савельева за странным занятием.Павел оторвался от своих записей и улыбнулся.– А кто ж меня знает! Может, потому что я разыскал ответ на загадку мероитки Нефертити… Глава 23ВСЕ ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ «Мой милый, милый Павел! Если ты все-таки читаешь эти строчки, значит, все, произошло оно, неизбежное. То, чего я безумно боюсь, то, что навсегда разлучит нас с тобой. Но все равно, постарайся не сильно переживать из-за моей смерти. Пожалуйста… Врачи с самого начала были бессильны, не они писали скрижали моей судьбы. Ее вообще писали не в этом мире. Но что бы ты ни думал, мы снова встретимся. Скоро, поверь мне! Не думай обо мне плохо. Хоть я, величайшая преступница, покидаю тебя. А еще не думай о том, что я сейчас пишу тебе. Просто прими как должное все, что произошло. Ты еще встретишься со мной. И будущее – твое будущее – ответит на все твои вопросы. Оно… наше будущее предопределено. И еще одна просьба – не открывай, пожалуйста, второе мое письмо, не читай его пока что. Подожди немного. Я оставляю тебе мой талисман, мое солнце. Носи его, пожалуйста, и в один из дней он обязательно спасет тебе жизнь. И, пожалуйста, не забывай меня! Твоя Санька».
В который уж раз подряд Павел перечитывал это письмо. С болью, горечью… Но уже спокойно. Именно Мерое даровала ему это удивительное спокойствие.
…Встреча в операционной была последней встречей Алексея Холодова с царицей-богиней. Больше он ее уже не видел, в больнице Сикиника не появлялась, не задавала никаких вопросов, не вызывала русского врача к себе. Да Алексей и не хотел видеть царицу. Узнав о гибели Ларина, он считал ее вероломной, гнусной обманщицей, неспособной сдержать данное слово. И как ни пытался Павел объяснить ему хоть что-то, Холодов ничего не желал слушать. Связующим звеном между больничной палатой и царским дворцом стал Домбоно. В последнее время он ходил мрачнее тучи. Алексей считал, что выздоровление мальчика стало для верховного жреца чем-то вроде личного оскорбления. И опять же ошибался.Лучше всех понимал Домбоно Савельев. Он видел, что жрец переживает. Ведь эпоха тайного правителя Мерое подходила к концу. Но что-то мучило его еще. Понять бы… Их беседы и встречи становились все более продолжительными.В тот день Савельев находился вместе с Домбоно на террасе храма. Внизу на тесных улочках толкался народ, пробирался между перегородившими проход телегами. «Надо же, – ухмыльнулся Павел, – „пробки“, как в Питере». На полях по склонам гор работали крестьяне. Постройка новой лестницы к храму бойко продвигалась вперед. И это несмотря на все страдания строителей, таскавших огромные каменные плиты.– Мне все-таки интересно, когда ваш Холодов разрешит принцу Мин-Ра ходить? – задумчиво протянул Домбоно.Савельев хитро прищурился.– Хотите от нас побыстрее избавиться, господин верховный жрец?– Избавиться? – Домбоно даже обиделся. – Да вы будете первыми чужеземцами, что покинут нашу страну целыми и невредимыми!– Это вы повторяете при каждой нашей встрече, – улыбнулся Савельев, опираясь на балюстраду террасы. С этого места была прекрасно видна стена. Та самая стена, которая стала для них истинной Стеной Плача, та самая стена, на которой висели их клетки! И внезапно Савельев с грустью понял, что очень скоро Мерое станет для него печальным волшебным сном. Больше он никогда не пройдет по крытым галереям храма, никогда не поговорит с Домбоно, не увидит царицу-богиню. Никогда – самое страшное слово, забитое на «жесткий диск» человечества…– О чем вы сейчас думаете? – спросил Домбоно настороженно. – Я ведь знаю, Павел, что и вы, и ваш друг не доверяете мне.– Если уж совсем честно, то… я очень сильно не верил вам! А мой друг не верит и сейчас.– Вы оба ошибаетесь. Я вырастил Сикинику, когда ее мать замуровали в стене храма по приказу царя Мерое…Савельев содрогнулся всем телом. По спине побежали ледяные мураши.– Замуровали? За что? Домбоно грустно поглядел на него.– Она… Анхашет была очень разной. Опытной в любви, сластолюбивой и жестокосердной. Она постоянно искала себе все новые и новые жертвы. От одного влюбленного юноши, Павел, она требовала, чтобы он отдал ей все, что имеет, прогнал жену, убил детей и бросил их тела собакам. Но даже этого Анхашет было мало, и она требовала, чтобы возлюбленный отдал ей могилу предков…Павел сглотнул комок в горле.– Этим юношей были вы, Домбоно? Верховный жрец удивленно вскинул на него бездонные глаза, а затем глухо рассмеялся.– Да что вы! Этим юношей был царь Рамфис. Он очень долго шел на поводу у жестокосердной красавицы. А потом, после рождения дочери, прозрел. Отдать гробницы предков… Нет, это страшное преступление. За это Анхашет и поплатилась жизнью.– Вы так хорошо осведомлены об этой истории… Домбоно резко развернулся к Савельеву и схватил его за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69