Это предположение он вскоре подтвердил своим стоном – его наверняка били. Когда машина тронулась и человек на полу зашевелился, Ринакер носком сапога двинул ему в ухо.
– За что так? Он, может, не застегнул «молнию» на ширинке?
– Чертов коци! – проговорил Ринакер с таким ожесточением, будто речь шла о человеке, пристававшем к детям на улице. – Ночной почтальон, черт бы его подрал. Мы поймали его на месте преступления – он разбрасывал по ящикам большевистские листовки, призывая поддерживать КПГ.
– Я вижу, что это по-прежнему опасная работа.
Он не обратил внимания на мои слова и закричал шоферу:
– Этого ублюдка мы выбросим, а затем поедем прямо на Лейпцигерштрассе! Нельзя заставлять ждать его высокопревосходительство.
– А где его сбросим? С Шонебергского моста?
Ринакер засмеялся.
– Может быть, и так.
Он вытащил из кармана плоскую фляжку и разок приложился.
Как раз вчера вечером в мой ящик бросили такую листовку, и там высмеивали не кого-нибудь, а самого Премьер-министра Пруссии. Я знал, что за недели, оставшиеся до Олимпиады, Гестапо лезет из шкуры вон, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Уже тысячи коммунистов были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря Ораниенбург, Дахау и Бухенвальд, в тюрьму «Колумбия-Хаус». Сопоставив оба эти факта, я вдруг понял, куда мы едем и к кому именно. От самой этой мысли мороз подирал по коже.
Машина остановилась около полицейского участка на Гролманштрассе, и один из головорезов вытащил арестованного прямо из-под наших ног. Думаю, что у него оставалось не много шансов – уроки плавания в канале Ландвер, как правило, непродолжительны.
Мы ехали по Берлинерштрассе, а затем по Шарлоттенбургштрассе – то есть пересекли Берлин по оси, с запада на восток. В преддверии Олимпиады улицы были украшены черными, белыми и красными транспарантами. Ринакер мрачно смотрел в окно.
– Проклятая Олимпиада! Сколько денег приходится бросать на ветер!
– Тут я вынужден с тобой согласиться.
– Для чего все это? Вот что я хотел бы знать! Мы такие, какие есть. Зачем изображать из себя пай-мальчиков? Весь этот выпендреж перед Западом меня просто из себя выводит. Знаешь, они даже притащили сюда проституток из Мюнхена и Гамбурга, поскольку берлинская полиция нравов нанесла этому бизнесу жестокий урон. И негритянский джаз разрешили снова. Что ты об этом думаешь, Гюнтер?
– Говорят одно, делают другое. И так всегда. Что ты хочешь от нашего правительства?
Ринакер неодобрительно покосился на меня.
– На твоем месте я бы был поосторожнее.
– Ты знаешь, Ринакер, я могу себе позволить говорить все что угодно. До тех пор, пока буду нужен твоему боссу. Да будь я самим Карлом Марксом и Моисеем в одном лице, он закроет на это глаза, если поймет, что я ему нужен.
– Тогда надо извлечь из этого выгоду, и по максимуму. Такой серьезный клиент вряд ли тебе когда-нибудь подвернется.
– Все они так говорят.
Сразу же за Бранденбургскими воротами машина повернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. В здании британского посольства горели все окна, а перед тротуаром стояло несколько десятков лимузинов.
Чуть притормозив, наша машина свернула под арку большого здания, расположенного по соседству с посольством. Шофер опустил стекло, чтобы штурмовики, охранявшие здание, смогли проверить, кто в машине, и отзвуки большого приема, который проходил на лужайке у посольства, донеслись до нашего слуха.
Аудиенции мы ждали в комнате размером с теннисный корт. Спустя короткое время высокий мужчина в форме офицера Люфтваффе сообщил, что Геринг переодевается и через десять минут выйдет к нам.
Это был мрачный дворец, в котором чувствовался масштаб, соразмерный самой власти. Несмотря на городское окружение, он производил впечатление старинного загородного замка. Ринакер сел на стул, напоминавший средневековые скамьи, и молча, не отрывая глаз, следил за тем, как я передвигаюсь по залу, рассматривая его убранство.
– Уютно, ничего не скажешь, – отметил я, остановившись перед гобеленом, на котором была изображена сцена охоты и, вполне возможно, сам Гинденбург в полный рост. Комната освещалась одной лампой, стоявшей на массивном столе в стиле Ренессанс. Лампа, в виде двух серебряных канделябров с абажурами из пергамента, освещала небольшую раку с фотографиями. На одной из них был Гитлер в форме штурмовика. В коричневой рубашке и кожаной портупее он выглядел совсем молоденьким и больше походил на мальчишку-скаута, чем на взрослого мужчину. Были здесь и фотографии двух женщин: как я сразу догадался, Карин, первой покойной жены Геринга, и его нынешней супруги Эммы.
Рядом с фотографиями лежала большая книга в кожаном переплете с тисненым гербом на лицевой стороне, по-видимому принадлежавшая самому Герингу. Посмотрев на герб с изображением дубинки, зажатой в бронированном кулаке, я подумал, что он гораздо точнее выражает дух национал-социалистов, чем свастика.
Ринакер достал сигареты. Я сел рядом с ним. Мы прождали примерно час, а может, и дольше, когда, наконец услышав голоса за дверью, одновременно встали. В комнату вошел Геринг в сопровождении двух офицеров в форме Люфтваффе. К моему великому удивлению, на руках у Геринга был маленький львенок. Геринг поцеловал его в голову, почесал за ушами и бросил на шелковый коврик.
– Иди, Муки, поиграй, мой маленький котеночек. – Львенок радостно зарычал и, подбежав к окну, принялся играть с кисточкой на портьере.
Геринг был ниже ростом, чем я предполагал, и потому выглядел грузным. На нем был зеленый кожаный охотничий жилет, белая фланелевая рубаха, белые тиковые брюки и светлые туфли для тенниса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94