Нет, во всем был виноват я: оказывается, по своему темпераменту я так же не способен к какому-либо сотрудничеству, как и к тому, чтобы быть президентом "Дойче банка".
И, глядя на него, я почувствовал себя виноватым.
- Помнишь, как мы, бывало, говорили на войне? Если на конверте есть твое имя или адрес, можешь быть уверен - письмо будет доставлено.
- Помню, - сказал он, зажигая трубку и возвращаясь к своей "Фелькишер беобахтер". Я с некоторой озабоченностью смотрел, как он читает газету.
- Неужели ты думаешь, что из газет теперь можно узнать новости?
- Нет, не думаю. Но, хоть там и вранье, я люблю читать газету по утрам. Привычка. - Мы помолчали минуту-другую. - А вот еще одно объявление: "Рольф Фогельман, частный сыщик, специализируется на розыске пропавших".
- Никогда о нем не слыхал.
- Слыхал, слыхал. В прошлую пятницу уже было напечатано его объявление. Я тебе его читал. Неужели не помнишь? - Он вытащил трубку изо рта и направил на меня черенок. - Знаешь, нам, наверное, тоже надо дать объявление, Берни.
- Зачем? У нас и так работы полно, наши дела никогда не шли так хорошо. Так зачем же еще тратиться? Кроме того, в нашем деле самое главное - это репутация, а не жалкое объявление в партийной газете. Этот Рольф Фогельман, скорее всего, ни черта не понимает в своей работе. Вспомни обо всех этих еврейских делах, которыми мы завалены. Никто из наших клиентов не читает это дерьмо.
- Что ж, если ты думаешь, что нам это не нужно, Берни...
- Как вторая маковка на голове.
- Некоторые считают, что это - знак удачи.
- А многие были уверены, что этого достаточно, чтобы отправить человека на костер.
- Знак дьявола, хе? - Он хихикнул. - Слушай, может быть, она есть у Гитлера.
- Без сомнения. А у Геббельса - раздвоенное копыто. Они все порождение Сатаны, черт бы их побрал.
Я шел к обгоревшим руинам Рейхстага, слушая, как мои шаги гулко отзываются на безлюдной Кенигсплац. И только Бисмарк, стоя на своем постаменте у западного входа с мечом в руке, повернув голову в мою сторону, казалось, собирался потребовать у меня ответа, зачем я сюда явился. Но, насколько я помню, он никогда не относился всерьез к немецкому парламенту даже ни разу ногой сюда не ступил. И мне не верилось, что он настроен защищать учреждение, к которому его статуя, вероятно не случайно, повернулась спиной. К тому же сейчас в этом довольно помпезном здании в стиле Ренессанс не было ничего такого, что бы вызвало желание его защищать. С фасадом, почерневшим от дыма, Рейхстаг походил на вулкан, переживший свое последнее и самое впечатляющее извержение. Но пожар Рейхстага означал нечто большее, чем принесение в жертву Республики 1918 года, он был ярким примером той страсти к поджогам, которую Адольф Гитлер хотел разжечь в Германии.
Я подошел к северной стороне и к тому, что осталось от входа для публики, через который я проходил однажды вместе со своей матерью более тридцати лет назад.
Я не стал доставать электрический фонарик. Человеку с фонарем в руке остается только нарисовать у себя на груди несколько цветных кругов, чтобы стать идеальной мишенью. Кроме того, поскольку крыша почти полностью сгорела, то в пробивающемся лунном свете я видел, куда иду. Тем не менее, проходя через северный вестибюль в комнату, которая когда-то была приемной, я с громким щелчком взвел курок маузера, чтобы показать тому, кто меня ждал, что я вооружен.
И в жуткой, отдающей эхом тишине этот звук прозвучал громче, чем топот копыт прусской кавалерии.
- Он тебе не понадобится, - раздался голос с галереи надо мной.
- Все равно я погожу его прятать: здесь могут быть крысы.
Человек презрительно рассмеялся.
- Все крысы давно уже убрались отсюда. - В лицо мне ударил луч фонарика. - Поднимайся сюда, Гюнтер.
- Кажется, мне знаком ваш голос, - сказал я, начиная вышагивать по лестнице.
- Мне тоже так кажется. Иногда я узнаю свой голос, но не узнаю человека, которому он принадлежит. В этом нет ничего странного. Особенно в наши дни. Не правда ли?
Я вытащил фонарик и направил его на человека, который теперь отступал в глубь комнаты.
- Очень интересно. Хотелось бы мне услышать, как бы вы повторили эти слова на Принц-Альбрехт-штрассе.
Он снова засмеялся.
- Все-таки ты меня узнал.
Мой фонарь высветил его из темноты позади большой мраморной статуи императора Вильгельма I, стоявшей в центре огромного восьмиугольного зала. В его лице было что-то космополитическое, хотя говорил он с берлинским акцентом. Можно даже сказать, что он не представляет собой ничего особенного - просто маленький еврей, если бы не размеры его носа. Он возвышался в центре лица, как шест на солнечных часах, и заставлял верхнюю губу изгибаться в тонкой презрительной усмешке. Седеющие светлые волосы были коротко острижены, что подчеркивало высокий лоб. Хитрое, коварное лицо, и оно очень ему шло.
- Удивлен? - спросил он.
- Что глава берлинской уголовной полиции послал мне анонимное письмо? Нет, это со мной постоянно случается.
- Ты пришел бы, если бы я его подписал?
- Скорее всего, нет.
- А если бы я предложил тебе прийти не сюда, а на Принц-Альбрехт-штрассе? Согласись, ты был бы заинтригован.
- С каких это пор уголовная полиция рассылает приглашения, если ей нужно вызвать кого-то в свою штаб-квартиру?
- Ты попал в точку. - Его ухмылка стала шире, и Артур Небе вытащил плоскую фляжку из кармана пальто. - Выпьем?
- Спасибо. Не возражаю.
Я сделал большой глоток чистого пшеничного спирта, предусмотрительно припасенного рейхскриминальдиректором, и затем вытащил свои сигареты. После того как мы оба прикурили, я оставил спичку гореть еще несколько секунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90