У берлинцев испорчены легкие, потому что воздух очень грязный и они слишком много курят; они обладают чувством юмора, который кажется жестоким, если вы его не понимаете, и еще более жестоким, если понимаете. Они покупают дорогие шкафы в стиле Бидермейер, надежные, как крупноблочные дома, а потом вешают маленькие занавесочки за стеклянными дверцами, чтобы не было видно, что они там хранят. Это типично идиосинкразическая смесь стремления к показухе и к скрытности. Ну, как вам моя речь?
Фрау Ланге кивнула.
- Не считая замечания об уродствах берлинских женщин, ваша речь прекрасна.
- Оно было неуместно.
- А вот здесь вы не правы. Не отказывайтесь поспешно от своих слов, а то перестанете мне нравиться. Очень даже уместно. Скоро вы узнаете почему. Сколько вы зарабатываете?
- Семьдесят марок в день плюс оплата расходов.
- А какие могут быть расходы?
- Трудно сказать. Поездки. Взятки. То, что помогает получить информацию. На все вы получите квитанции, кроме взяток. Боюсь, тут вам придется верить мне на слово.
- Ну что ж, будем надеяться, что вы правильно решаете, на что стоит тратить деньги.
- Пока на меня не жаловались.
- Полагаю, вы хотите получить аванс. - Она протянула мне конверт. Здесь тысяча марок наличными. Вам этого достаточно? - Я кивнул. Естественно, я хочу получить расписку.
- Конечно, - сказал я и расписался на листке бумаги, приготовленном ею. По-деловому, подумал я. Да, она была действительно настоящей леди. - Кстати, а почему вы выбрали именно меня? К своему адвокату вы не обращались, добавил я задумчиво, - а я ведь не давал объявлений.
Она встала и, не спуская с рук собаку, подошла к столу.
- У меня была одна из ваших визитных карточек, - сказала она, протягивая ее мне. - Вернее, у моего сына. Я нашла ее почти год назад в кармане одного из его костюмов, которые отсылала в фонд "Зимней помощи". Она говорила о благотворительной программе, проводившейся Немецким трудовым фронтом. - Я ее сохранила, чтобы вернуть сыну. Но, когда упомянула о ней, он, кажется, посоветовал мне ее выбросить. Только я этого не сделала, подумала, авось когда-нибудь пригодится. Как видите, я не ошиблась. Не так ли?
Это была одна их моих старых визитных карточек, еще тех времен, когда я не работал с Бруно Штальэкером. На обратной стороне был даже записан мой старый домашний телефонный номер.
- Интересно, где он ее раздобыл? - спросил я.
- Помнится, он сказал, что у доктора Киндермана.
- Киндермана?
- Если не возражаете, я сейчас расскажу о нем.
Я вытащил из бумажника новую визитку.
- Это не столь важно, но теперь я работаю с партнером, пусть у вас будет моя новая карточка. - Я протянул ей карточку, и она положила ее на стол рядом с телефоном.
Когда она села в шезлонг, лицо ее приняло серьезное выражение, как будто у нее в голове что-то переключилось.
- А теперь я расскажу, почему пригласила вас, - сказала она мрачно. - Я хочу, чтобы вы выяснили, кто меня шантажирует. - Она замолчала, потом с неловкостью переменила свою позу в шезлонге. - Простите, мне трудно об этом говорить.
- Не торопитесь. Любому становится не по себе, если его шантажируют. Она кивнула и отпила из своего бокала с джином. - Итак, примерно два месяца назад, может быть, немного раньше, я получила конверт, в котором лежало два письма, написанные моим сыном мужчине. Доктору Киндерману. Конечно, я узнала почерк сына и, хотя я не стала читать письма, знаю, что они интимного содержания. Мой сын - гомосексуалист, господин Гюнтер, о чем я не так давно узнала. И это не было для меня ужасным открытием, на что рассчитывал негодяй, пославший письма. Я поняла это из его записки. Он также написал, что у него есть еще несколько таких писем и он пришлет их мне, если я заплачу ему тысячу марок. Если же я откажусь, то ему не останется ничего другого, как послать их в Гестапо. У нашего правительства отношение к этим молодым несчастным людям совсем не такое просвещенное, как во времена Республики. Любая связь между мужчинами, какой бы незначительной она ни была, в наши дни расценивается как преступление. Если выяснится, что Рейнхард - гомосексуалист, он, без сомнения, попадет в концентрационный лагерь лет на десять. Поэтому я заплатила, господин Понтер. Мой шофер оставил деньги в том месте, где было указано, и примерно через неделю я получила не пачку писем, как ожидала, а всего лишь одно письмо. К нему прилагалась еще одна анонимная записка, из которой я узнала, что автор передумал: он беден, и я должна буду выкупить письма по одному, их у него осталось еще десять. С тех пор я получила назад четыре письма и уплатила почти пять тысяч марок. Каждый раз он требует все больше и больше.
- Ваш сын знает об этом?
- Нет. И, по крайней мере сейчас, я не вижу причины, чтобы страдали мы оба.
Я вздохнул и собирался уже было возразить, но она остановила меня.
- Вы хотите сказать, что это затруднит поимку преступника и что Рейнхард может знать что-нибудь полезное для вас. Вы абсолютно правы, конечно. Но выслушайте мои доводы, господин Гюнтер. Во-первых, мой сын очень импульсивный человек. Скорее всего, его реакция будет - послать шантажиста к черту и не платить. Это, несомненно, приведет к аресту. Рейнхард - мой сын, и, как всякая мать, я безумно люблю его, но он очень беспечен, в нем нет никакого прагматизма. Я подозреваю, что человек, шантажирующий меня, очень тонкий знаток человеческой психики. Он прекрасно понимает, как мать и вдова должна относиться к своему единственному сыну, особенно такая богатая и довольно одинокая, как я.
Во-вторых, я имею некоторое представление о мире гомосексуалистов. Покойный доктор Магнус Хиршфельд написал несколько книг на эту тему, одну из которых, скажу вам с гордостью, я сама издала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90