«Ну, ежели за меня пойдет, тогда все одно, сколько ни заплатить».
Киппель откусывает кончик свежей сигары, старательно его жует и пристально наблюдает за Ух-Петухом: своей повадкой последний никак не «тянет» на торговца. Самое большее, кем он мог быть – это скупщиком, который перепродает товар какой-нибудь фирме покрупнее, но даже и для этого Ух-Петух слишком уж неповоротлив, к тому же ведет свои дела в воскресенье да еще в компании человека, и понятия не имеющего ни о какой торговле. А эта корзина, эта полуразвалившаяся корзина – ни один порядочный делец не станет таскать с собой такую. Но Киппель пока что помалкивает, ждет, что будет дальше.
Наконец гости, освободившись от верхней одежды, усаживаются поближе к печке и втыкают в рот папиросы. Либле беспокойно моргает своим плохо вымытым глазом, – звонарю смутно вспоминаются какие-то краем уха слышанные слухи, которые распространились в Паунвере на прошлой неделе. Наконец он собирается с духом, прибегает к своей обычной манере говорить околичностями, начиная от Адама и Евы, и при этом беспрерывно клянет свою дурную голову, как корень всех бед. Не разумеет он тут, на этом свете ничего, кроме как дубасить по церковному колоколу да с кистером перебраниваться, и теперь научиться еще чему-нибудь сверх того уже вроде как поздновато. И вот он, Либле, и его друг порешили чуток проветриться, хотели испробовать эту, недавно купленную скотинку и так… малость побеседовать. Вроде бы большого изъяна нет, бежит, что твой лев пустыни, будь только сам молодцом – держись за вожжи. Ну да, так оно и то неплохо, что лен не продан, а его, Либле, друг – человек чести, земляков своих отродясь не обижал. И ежели госпожа будет теперь так добра и позволит им эту корзиночку открыть, тогда покупку льна можно будет хоть сей же час вроде как спрыснуть. На улице такая добрая погодка и… небось весна уже не за горами. Гляди-ка, ежели еще недельку-другую такая теплынь продержится, пожалуй, что и скворцы прибудут на место. Ну да, небось, все же госпожа не осерчает, ежели для здешних жителей они чуток угощеньица выложат. Да и себя тоже не забудут – дорога-то хоть и не дальняя, но во рту вроде как пересохло. Пусть только госпожа из-за них себя, ни-ни, не утруждает, у них все у самих припасено, что Бог послал.
Либле словно бы случайно дотрагивается до ноги Ух-Петуха и начинает развязывать дорожную корзину. Брат корчмаря некоторым образом снова чувствует себя при деле и дает распоряжения: – Вытаскивай, Ристьян, перво-наперво это. Не разбилось ли?
Хозяйка выходит в переднюю комнату, чтобы кое-что принести, отгоняет от дверей прислугу, хлопает дверцами буфета.
– Ну что, сызнова выпивка будет? – ворчит батрак, лежа в постели. – Теперь ни одно воскресенье не проходит без того, чтоб… Теперь их так и подсыпает и с севера, и с юга!
– Что ты там ворчишь, Юри? – спрашивает хозяйка от буфета. – Приходи и ты в заднюю комнату, небось они тебя не съедят. Либле-то ведь ты знаешь.
– Я знаю этих обоих выпивох.
– Тише! Ну что ты лаешься!
– Та-ак, – внезапно свирипеет Юри, – стало быть, я должен тут дни и ночи на работе убиваться, чтобы всяким пьяницам было чем закусывать. Не бывать тому!
– Перестань, Юри, – вдова подходит к кровати, на которой растянулся батрак. И чуть ли не просительно повторяет: – Перестань. У них все с собой прихвачено.
– А чего они тут забыли? Чего им надобно?
– Хотят лен купить.
– Ну, этой болтовне верить – дураков нет. Тут дело совсем другим пахнет… Не хочу говорить, чем. – И тихо, чтобы Леэну и прислуга не услышали, батрак добавляет: – Доиграешься ты, Лийза, терпение мое скоро лопнет. Вспомни, что ты говорила мне в прошлую субботу?
– Господи, но не могу же я, в самом деле, гостей за дверь выгнать!
– Имей в виду, Лийза, чтобы к завтрему тут и духу их не было, не то…
Батрак больно стискивает запястье хозяйки и угрожающе кивает головой… – Имей в виду! То же самое и этот Киппель, или как его там! И ты мне дым в глаза не пускай, будто он тебе родня.
– Поговорим после, – произносит хозяйка и идет к гостям. Юрии поворачивается лицом к стене, натягивает воротник пиджака на уши, делает вид, будто заснул. Но в его сердце кипит ненависть и злость, как к чужакам, так и к хозяйке – на нее он преданно батрачил со времени смерти ее мужа, вдвоем с нею, шагая бок о бок, ходил взглянуть на хлеба в поле, с нею совсем еще недавно ехал с ярмарки – они сидели так плотно привалившись друг к другу, что было тепло и приятно.
В задней комнате тем временем Либле уже успел извлечь из корзины питье и закуску, Киппель же смотрит на эти припасы с явным презрением. В конце концов, предприниматель вынимает изо рта сигару и молча мотает головой.
– Что с вами стряслось? – спрашивает звонарь с любопытством. – Чего это вы, господин Киппель, головой мотаете? Припасы-то стоящие, верно ведь?
– Не могу сказать, чтобы набор был сделан с должным вкусом. К примеру, бутылка «Сараджева» с тремя звездочками, всеконечно, была бы тут к месту.
– Мне все одно, что ни пить, – замечает Ух-Петух. – Я взял что подороже.
– Да-а, – предприниматель усмехается с видом превосходства, – есть, правда, поговорка – «дорого да мило», но это отнюдь не всегда соответствует истине.
– Глядите-ко, а я и не знал.
– Оно и видно, что не знали.
Однако Либле, – разумеется, опять старый и глупый и так далее, – столько-то все же знает: все, что ни есть – дар божий, и друг его вроде как не нарочно привез не совсем то, что надобно. Оно вроде как городским господам виднее, где какие сорта и категории, но, поди ж, ухвати, ежели ты человек простой и дружбы с тонкими господами не водил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37