– Почему же несказанным? Мне не нравится, когда человек начинает что-нибудь говорить и не договаривает до конца. Прошлым летом у нас была служанка Луизе. У нее была такая привычка, – крикнет издалека: «Слушай!». Ты ждешь, что же она скажет, а она больше и словечка не произнесет. А спросишь, что же она собиралась сообщить, ответит: «Ах, лучше я ничего не скажу». Я всегда злилась на эту служанку и даже невзлюбила ее.
– Хорошо же, ради того, чтобы в ваших глазах не уподобиться этой Луизе, мне волей-неволей придется сказать. Но я смогу это сделать лишь при одном условии.
– Ну?
– Убавьте мой возраст… лет на десять.
– Ваш возраст убавить… лет на десять? Как же я могу это сделать?
– В том-то все и дело. Я сам тоже не могу.
Младшая хозяйская дочь упирается своими округлыми локтями в стол и вопросительно смотрит на городского гостя. Молчит. Но в мозгу ее вертится одна и та же мысль: к чему это он клонит, при чем тут эти десять лет? Что общего между его возрастом и ссорой Тээле с Тоотсом?
– Хорошо, – произносит она, наконец, – допустим, вы стали на десять лет моложе, чем на самом деле – теперь говорите!
– Гм – допустим! Разве же это что-нибудь изменит. Всё равно ведь я остаюсь точно таким же старым – как какое-нибудь небесное тело.
– Ну и что с того? Зато именно люди постарше могут говорить больше молодых. Вы же только что слышали, как мне не разрешили и словечка в разговор вставить потому, что я чересчур молода.
– Ну, так и быть, скажу… но не сегодня. Когда-нибудь позже. Время терпит. Да и не очень-то все это интересно, вы ничего не потеряете, если даже разговор вообще не состоится.
– Нет, с этим я не согласна. Вы должны все сказать именно сегодня, сейчас!
– Гм, гм… – Лутс кладет свою ладонь на руку Алийде. – Оставим на завтра, дорогой дружок. Завтрашний день будет длиннее сегодняшнего, дело идет к весне.
– Сегодня, сегодня! Сейчас!
Писатель снова почесывает нос, бросает пытливый взгляд на ведущую в соседнюю комнату дверь, за которой недавно скрылась старшая хозяйская дочь, и, кашлянув, произносит:
– Право слово, ничего особенного я сказать не собирался. Хотел только заметить, случись когда-нибудь подобная история, к примеру, с нами, мы бы наверняка были по отношению друг к другу полностью справедливыми.
Алийде приходит в некоторое замешательство, довольно долго осмысливает эти слова, затем спрашивает:
– Какая история? Я вас не совсем поняла.
– Видите ли, если бы мы когда-нибудь… вступили в брак, и подобная история случилась бы с нами, мы бы, бесспорно, постарались друг друга понять, не стали бы мериться силами.
На этот раз хозяйская дочь смущается заметно сильнее, снимает локти с письменного стола и отступает на шаг.
– Не правда ли? – спрашивает Лутс и быстро добавляет: – Но ведь я говорю – если бы такая история случилась, то… Но само собой разумеется, ничего подобного никогда не произойдет, для этого я уже слишком стар – словно небесное тело, словно месяц.
Алийде фыркает и быстро исчезает за дверью. Лутс остается один, вначале обводит взглядом комнату, затем вперяет его в пол, будто ищет дыру, в которую можно было бы провалиться. Ну вот, своей болтовней он спек себе этакий румяный пирожок, который не вдруг-то и разжуешь! Вместо того, чтобы помирить других, сам выкинул штуку. Теперь обе дуются – Тээле на Тоотса, Алийде на него, Лутса. Хорошенький танец получается, под стать Овсяному Яану. Пребывал бы и дальше в роли старой тетушки, хоть какое-нибудь дело на этом свете довел бы до конца! Но нет, видишь ли, надо было соваться со своими объяснениями, мол, смотрите – я не такой, как иные, я стараюсь понять, стараюсь быть справедливым. И писатель едва слышно бормочет себе под нос: – Что ты понимаешь, старая моль?! Ну скажи, что ты понимаешь?
Тут дверь за его спиной отворяется, входит Тээле, на лице ее – улыбка.
– О чем это вы тут разговаривали с Алийде?
– Кто? Когда?
– Только что. Алийде пришла в свою комнату, уткнулась в подушку и давится смехом, будто ума лишилась. Мне в ответ – ни слова. Сначала я думала, плачет, а она скалит зубы, словно с цепи сорвалась. Что вы ей сказали?
– Да ничего. Почитали немножко «Весну».
– Нет, нет! «Весну» вы ей и прежде читали, но она никогда так не смеялась, даже слова произнести не может.
– Что же это я сказал… – писатель разводит руками. – Что я, собственно, сказал? Ничего такого, чтобы… Ах да, дал ей обиняком понять, что я бы лично старался быть покладистее, если бы когда-нибудь… ну, так… знаете…
– Не знаю, – мотает Тээле головой. – Думаю, вы просто-напросто проезжались на мой счет – так оно скорее всего и есть. Остается вопрос – кто из вас был заводилой?
– Н-не-ет! – Лутс делает руками протестующий жест. – Про вас – ни слова. – И обращается к появившейся на пороге Алийде, глядя на пылающие щеки которой, действительно, трудно понять, плакала она или смеялась. – Ну, скажите, Алийде, разве мы проезжались на счет Тээле?
– Кто это сказал?
– Нас подозревают.
– Нет, не проезжались.
– Странно, – произносит Тээле, – о чем же вы в таком случае говорили? Я бы не допытывалась, но ведь и мне тоже хочется немножко посмеяться. Если это не секрет, отчего вы не говорите?
– Да так… вроде бы немножко дико, – Лутс обменивается с Алийде многозначительным взглядом. – Секрета нет, но – дико.
– Ну и что с того?! Мы ведь уже не в школе, где из-за всякого пустяка начинали дразнить.
– Но, Тээле, вам придется порядком посмеяться.
– Именно этого мне и хочется.
– Будьте осторожны!
– Ах, чего там! Выкладывайте!
– Так и быть, – собирается Лутс с духом. И про себя добавляет: «Будь что будет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37